Макарыч

он не помеха. Может жить, сколько захочет. Но бабка покоя не давала. Макарыч не выдержал:

—

Ты помене мужику ба вылась. Чево

торописси? Ай не приветили вас, либо забидел чем? Кое и сказал не то, сама повинна, не обессудь. Но дом мой не забижай. Кровом не гнушайси. Не часто видимси. А жисть наша заячьева хвоста короче осталась. Так ты, Авдотья, погоди. Ни ерепеньси. Поспеишь уехать-то, поспеишь.

—

Еще насидимся в своем логове. Поди, и там тибе не станет сладко. Побудь в людях. Ить они, што ни скажи, едины друга наши.

—

Ох, Акимыч, и погодила б. Да не ведаю на

беду ли, на радость ли домой шибко тянет. Чую —

в

орочатца надоть скореича.

Акимыч призадумался, хотел за сапогами потянуться, но тут Макарыч встрял:

—

Будя егозить. Нешто баба дельное скажить? Она любова ангела с путя собьет. Разе то по уму. Не слухай. Гостюй сибе.

Прошли еще три дня. Кольки не было. И уж совсем загрустил Акимыч. Надумал домой возвращаться. Но заслышал гул сатанинской гуделки. Старик на крыльцо вышел. Ведь в ее нутре беспременно Колька едет! А потому крестил старик дорогу, по которой должна была вот-вот проехать бесовская выдумка. Страшная, как Божий суд. Старик и не замечал, что выскочил он босиком, в одной исподней рубахе.

А шум вездехода все ближе, ближе. Уже слышно, как ломает он железными лапами пеньки, разбрызгивая, сминая кочки, деревца.

Старик, оглаживая бороду, смотрел через зеленую завесу листвы. Сердце его ухало и подпрыгивало. И все же вездеход показался неожиданно. Он ехал куда медленнее, чем прежде. Акимыч на

сторожился. Подался вперед. Отчего-то руки повисли по бокам веревками.

Машина остановилась около порога. Фыркнула, выплюнув из зада черный клуб дыма. Старик закрыл нос, рот. В горле — будто комок застрял. Если бы не желание увидеть Кольку, послал бы железную сатану в пекло и в дом ушел. Тут же удержался. Сказав себе, что эта штука, видать, и не на такие пакости горазда.

Из нее, как из прорвы, люд полез.

—

Привет, дед! И ты тут? — схватил его за

плечи Колька.

—

Тибе дожидался, — залепетал, заплакал от радости старик.

—

А почему в рубахе-то?

—

Заслышал тибя, в чем был, в том и

выскочил. Уж ты не прогневись.

—

Макарыч дома?

—

Где ж ему деться?

—

Ну, пошли в избу! — И, нагнувшись к

Акимычу, шепнул: — В институт меня посылают. Во, дед!

—

Куды? — не понял Акимыч.

Колька махнул рукой, потащил его в избу и ввалился в зимовье с грохотом.

—

О! Вся родня в сборе, — подошел он к

Макарычу.

—

Ну здорово, здорово, блукащий, —

засмеялся

тот.

—

Я, отец, ненадолго. Понимаешь, мне надо

сегодня обязательно улетать.

—

На кой ляд?

—

В институт меня направляют учиться. На материк. От конторы нашей.

—

Во

нашто!

—

А чево такое? Куды-то он ехать настропалился? — не выдержал Акимыч.

—

В высшую науку.

—

Ай мало ему одной?

—

Да что ты, дед, понимаешь? Институт не техникум.

—

Мало в одной мозги растряс, ноне и пововсе дураком сделаться порешил?

—

То не помеха. Нехай едит. Глядишь, опосля жить легше нашево будит. Мы добра не видели, пусть хочь ен в сладость поживет. За свое и наше.

—

Не дельно научаешь. Ему дай волю, не худче отца в той науке святое позабудет.

—

Ево воля. Глядишь, человеком сделаитца. Мине добром помянит.

—

Горб им, нонешним, ломать неохота. Вот и лезут, кто в науку, кто в начальники.

—

Я, дед, никуда не лезу, ни на чей горб.

—

Ты прикуси язык, покудова я говорю, — вскипел Акимыч. — Думал, с тебя прок выйдет. Ты ж заместо дела дурью тешисси. В науку? Зачем тебе это? Штоб хребет не ломать? Совести в вас нонче мене, чем тепла от снега. И ты, козел безрогай,

н

а ево сказ попался, ровно рыба в мордуху. Аль подвоху не чуешь? — ругал Акимыч Макарыча.

Колька меж тем ел борщ, который ему подала Марья.

—

Закинь сумле

н

ье. Ить слыхал, не сам едить, послали. Неспроста. Толк увидели в Кольке.

—

Я б не супротив, штоб он начальником сделался, да своего идола помню. Так же начал.

—

Будя мине учить. И свово тут не вспоминай.

Не в избе находисси. Нешто у мине про всякое мо

вит

ь дозволительно?

—

Знаешь, дед, столько я тебя не знал, а

теперь

и вовсе знать не захочу, — бросил Колька.

Акимыч не поверил услышанному. Он повернулся к пар

ню

, хотел что-то спросить. И не смог. Рот повело на бок. В глазах дождь — откуда он взялся? Вон как взмок Акимыч. Не знал, куда идти. Некому помочь, обогреть. Может, это и есть смерть? Какая же она скорая. И проститься ни с кем не дозволила. Хотя с кем? Колька-то, Колька… Акимыч уже ничего не слышал, не чувствовал.

Колька собрался вскоре. Наспех попрощался с Макарычем, с Марьей. И, будто не заметив Авдотьи, к двери пошел.

—

Коля! Как же ты? За што? А бабка,

Акимыч?

Разве по-человечьи? — всхлипнула Марья.

Парень мялся в нерешительности.

—

Кровь в тебе от деда. Не можно так идти, не простившись…

Но дверь под плечом подалась на крыльцо. С плачем захлопнулась. И тут же, словно только и ожидая этого, гукнул на всю тайгу вездеход. Помчался, унося в себе Кольку прочь от