понимали Капку, баловали ее. Особо Тетя. Он никогда не забывал о девчонке и всегда приносил в глубоченных карманах — пряники, конфеты, шоколадки. И едва переступив порог хазы, давал Капке шмонать себя. Гостинцы рассовывал по многочисленным карманам и
радовался, когда Задрыга сопя доставала сладости, тут же съедала их.
— Хавай, кентенок, горькое семечко! Лопай хоть ты! За себя и за нас! — гладил Капку по голове, худым плечам. Он один следил, чтобы Задрыга не простыла. Чтобы была одета тепло и нарядно. Чтобы у нее было все, что полагалось девчонке. Он опекал ее без просьб. И Задрыга постепенно привыкала к человеку. Она садилась за стол только вместе с ним. Она никогда не огорчала его.
Тетя в малине держался незаметнее всех. Он почти не участвовал в разговорах. Никого не ругал, не матерился и никогда не выпивал.
В раннем детстве переболел менингитом и знал, что малейшая доза спиртного приносит адскую головную боль. Он был сластеной. И кто знает, как бы относились к нему-в малине, если бы не беспредельная доброта этого человека. Ему прощали лень. Он даже к шмарам не ходил из-за нее. Но в делах был удачлив.
В фарт он попал случайно. Эвакуировали из Мценска детей детского дома на Урал. В Орловскую область с часу на час должны были войти немцы. Тете тогда было не больше пяти лет. С двумя сверстниками он заигрался в прятки. Потом уснул в лопухах. Проснулся — никого… Стал плакать. Вышел на дорогу. По ней уходили беженцы, унося с собой лишь самое необходимое.
Он тянулся к ним, просился на руки. Его отталкивали. Самим бы выжить. Следом за беженцами шли воры, прихватившие из брошенных домов все ценное. Они и увидели мальчишку, кричавшего одно слово:
— Тетя!
В Орле его пристроили к барухе, чтобы подрастила пацаненка. Навещали его. А едва подрос, забрали в малину.
Он помнил имя свое. Володька. Больше ничего не знал. Да и не требовались ему биографические данные.
Уже после войны, когда Тетя впервые попал в руки милиции, сделал о нем запрос следователь в детский дом, сумевший сохранить архив. И, как потом узнал Тетя, имелись у него, как и у прочих, фамилия и отчество, даже год и дата рождения. Была и семья, громадная, дружная, работящая. Была и бабка. Она жила в деревне и больше всех любила Вовку. Его и в тот роковой год привезли к ней на все лето. Но… Бабка пошла на реку полоскать белье и не вернулась больше в дом. Куда делась — никто не знал. Ее не искали, как и родителей, и всю семью. Поспешили сдать Вовку в детдом от греха подальше
А через месяц началась война…
Следователь милиции долго разыскивал семью Вовки. И нашел… От нее, к тому времени, осталось совсем немного. Обоих родителей, работавших на танковом заводе, репрессировали как врагов народа. Увезли на колымскую трассу. Старших — брата и сестру — сослали в Казахстан, где оба умерли, не перенеся климатической перемены.
Из остальных братьев и сестер никто, кроме младшей, не захотел принять и вспомнить Вовку. У всех были свои семьи, дети и заботы. Согласившаяся принять — была слепой… Ей нужен был не Вовка, а помощник в доме. И Тетя отказался поехать к ней, предпочтя холодную Печору своей семье.
Тетя не был похож на остальных фартовых. Ему хотелось о ком-то заботиться, кормить и радовать. Именно потому не любил драться. Но если его выводили из себя, Тетя был страшен. Но ненадолго. Быстро остывал.
В зонах его любили все бугры. К нему боялись прикипаться стопорилы и мокрушники. Знали: в короткой вспышке гнева он ломал много дров. Редкими они были. Но помнились каждому.
Задрыга лишь один раз видела его в ярости, когда Боцман попробовав чифира, поставил хазу на дыбы и хотел замокрить ее. Тетя тогда один вступился за Капку. Но так, что Боцман даже слышать боялся о чифире и теперь. Сявок измордовал заодно, пригрозив, если приметит за ними шкоду — живьем на погосте закопает.
Тетя мало говорил. Но к его словам всегда прислушивались.
Вот и теперь устроился у камина, греется, курит, слушает. Капка рядом присела. Делает вид, что забыла о новичках. Но каждое слово на слуху держит.
— Я думаю у окна примориться? — огляделся Коза.
— Это еще с чего? — удивился Шакал, любивший отдохнуть именно на этом месте.
— Пусть там кемарит! У него слух особый! Даже ночью, спящий, слышит, сколько раз мышь пернет. При Козе стремачи могут спокойно дрыхнуть. Этот ментов не проссыт, — сказал Буратино, и Шакал молча уступил новичку свое место.
— Циркач пусть на дальняк приморится. С ним рядом не заснешь. Храпит, как плесень! — выдал кента Буратино.
Перед сном фартовые разговорились о Минске. Новичкам этот город тоже не понравился. И они обошли его. Предложили тряхнуть инкассаторов аэропорта, когда они приедут за выручкой.
— Других наваристых мест не сыщете здесь. Голь и бось.
Пархатых нет. Все бывшие партизаны. Они и теперь, как в лесу канают, — говорил Рыбак.
— Мы одного поприжали вчера на свою тыкву. Дантист, мать его в душу окаянную! Рыжуху дыбали! Ну, как иначе? Все вверх жопой поставили, рыжухи не нашмонали. Тогда, давай его трясти! Он, гад, как услыхал, аж обоссался от хохоту, пес плешатый! И трехает малахольный:
— Да если бы я золото имел, зачем бы я работал? Ни в жизни! Зря вы, мужики, такой бардак учинили у меня. Я стальные зубы ставлю! Ими гранату разгрызть можно. А золото — гавно, даже орех им не осилишь! Да и кто закажет у нас золотые зубы или коронки? Народ у нас нищий! Золото видели у панов. Отняли и давно пропили его. Уже забыли, как выглядит. Поздно вы хватились, родимые! — рассказывал Буратино.
— Нет, в аэропорт мы не возникнем. Слиняем скоро отсюда, — пообещал Шакал. И что-то вспомнив, засобирался утром к Медведю.
Капка просила пахана взять ее с собой. Она надеялась встретиться там с Мишкой-Гильзой. Но Шакал отказал резко. Капка хотела пойти за ним. Но Глыба поймал. Велел вернуться, чтобы начать подготовку в закон, и Задрыга, чуть не плача, повернула обратно.
К вечеру вернулся Шакал. Задрыга похвалилась ему, как много запомнила она в сегодняшнем дне:
— Фартовый фартового тыздить не должен. Это — западло! Когда стану законницей, Боцману клешни выдеру, если махаться полезет. А Таранке — кентель отгрызу!
— Но они тоже фартовые! — напомнил Глыба.
— А законник должен себя защитить, свою честь и званье!
— У них это тоже есть!
— Но они — падлы — наезжают на меня! — возмутилась Задрыга.
— Не задевай кентов! — учил Глыба.
— Со всеми надо уметь дышать! — поддержал Шакал довольно.
— Фартовый фартовому помогать должен и делиться всем! Как Тетя со мной, а я с кошкой! Значит, я готовая законница!
— А кошка, что кент? С законниками надо делиться всем!
— Ага! Если я с Боцманом делиться должна, пусть он, зараза, мою хамовку не отбирает. На жратве западло обжимать даже пацанов. А он, если меня достать не может, слабак в яйцах, всю хамовку у меня забирает. И я с ним делиться не буду! Когда вырасту, за все тряхну, паскуду! — пригрозила зло.
У Боцмана от этого обещания мурашки по спине побежали.
— Фартовые должны навар от дел отдавать в общак полностью и дышать на долю, какую отвалит пахан! Я так и дышу! — сказала Капка, добавив:
— А мою долю Боцман и Таранка хавают!
— Задрыга! Все мы так же в малинах канали, пока не стали законниками! — успокоил Пижон девчонку. А Тетя сунул ей в руку большую конфету.
— Твой положняк! Грызи!
