Вначале об этом робко заговорили в кабинетах, где боялись включать свет. Потом эта тема выплеснулась на совещания. Милиционеры, даже с оружием, не решались возвращаться домой в сумерках поодиночке. Их развозили на дежурной машине. Но и ее обстреляли в одном из кварталов. Пробили шины. Едва оперативники вышли, чтобы заменить колеса, трое оперативников и водитель были убиты.
Охотились фартовые и на Семена. Стреляли в окно кабинета. Пуля просвистела перед глазами. Он задернул окна занавесками.
Вечером, когда садился в машину, узкое лезвие ножа пробило шинель, застряло в Арденской планке.
От семьи скрыл случившееся. Но на работе рассказал и стал осмотрительнее. Но… Стоило выйти из дома, и покушения на его жизнь повторялись.
Казалось бы, что могло грозить человеку во дворе горотдела милиции, где он оставлял свою машину?
Семен вышел из нее, направился к входу и внезапно на его голову, неизвестно откуда, упал большой кусок стекла. В момент падения он перевернулся. Бросали его острым углом вниз.
У себя в гараже не случайно держал собаку. Но и ее убили.
Домашним запретил выходить во двор в сумерках. Ночами часто просыпался, все слышались ему шаги на чердаке и крыше. Но и внутренние двери в доме закрывались на ключ. Войти в комнаты было невозможно. На входе поставил массивную железную дверь. На всех окнах — решетки из арматуры. Сделал выход в гараж из дома. Но чем больше укреплялся, тем сильнее боялся. И не только он — бывший фронтовик. Законники взяли милицию в мертвое кольцо и словно наслаждались страхом, дергали за нервы каждый день.
Страшно стало ходить на работу. Кого сегодня не досчитаются в милиции? Кого понесут на кладбище следующим?
Но даже там, на городском кладбище, милицию ожидали…
Порою казалось, что памятники научились стрелять. Что против милиции встали покойники.
Когда хоронили троих оперативников и водителя, законники убили на кладбище еще троих. И скрылись бесследно. Поначалу в Ростов посылали подкрепление. А потом, узнав о гибели, сверху цыкнули, обругали и пригрозили не на шутку. Пообещали выкинуть из органов без званий и пенсий.
Семен и рад был бы взять себя в руки, подавить страх. Но… Всякий день в отдел привозили новые жертвы, изуродованные так, что волосы вставали дыбом. И липкий ужас заставлял дрожать все тело мелким ознобом.
Его, как и других, не раз караулили возле дома. Такое Семен научился нутром чуять. Других — убивали в подъездах, на лестничных площадках.
Оперативники подъезжали к домам, вглядывались, есть ли свет в подъезде, на лестничном марше. Если нет — тут же возвращались на работу и спали в кабинетах.
Конечно, убивала милиция законников, стремачей, мокрушников. Но… За всякого убитого втрое расплачивалась своими сотрудниками.
Если ряды оперативников быстро поредели, то фартовых становилось все больше. Постепенно эти стычки перерастали в настоящую войну — без условий, в любое время. Ей, казалось, не будет конца.
Первой начала выдыхаться милиция. Сначала прекратились патрулирования. Никто не соглашался на подвиги! И даже под угрозой увольнения люди сами клали заявления на стол, отказываясь работать в органах дальше.
Компания по набору юношей в милицию с городских предприятий с треском провалилась. Горожане были хорошо осведомлены о сложившейся ситуации.
Постепенно сокращалось число дежурных на опорных
участках. Не хватало сотрудников. Недавние курсанты, раскусив ситуацию, предпочитали стать уволенными, нежели убитыми. Подолгу прогуливали, боясь показаться на улице в форме. Они почти поголовно решили покинуть Ростов и подали рапорты. Их уговаривали, убеждали, не отпускали. Но ребята не шли на работу. Да и то немудрено — за месяц общежитие опустело наполовину. Недостающие остались на погосте. Этой участи не хотелось живым.
Семен уже не радовался выходным и праздникам. Не засиживался, как раньше, допоздна в гостиной за чаем — с домашними. Никого не приглашал к себе в гости и сам никуда не ходил. Убрал из двери простреленный глазок. Кто-то в дверь позвонил средь белого дня. Старуха-мать вышла. Спросила:
— Кто? В ответ грохнул выстрел. Она одна была дома. Позвонила Семену, чтобы остерегался по пути. И потом уже не выходила сама открывать двери. Все домашние имели свои ключи.
Однажды оставил машину во дворе милиции — с перерыва вернулся, вышел через десяток минут. На капоте записка, придавленная булыжником:
— Смерть лягавому!
Внизу рисунок — череп с костями.
Ни дежурный, ни слесари, ни механик, никого из посторонних во дворе не приметили. Ворота были закрыты. Едва стал выезжать, непонятно откуда взявшийся кирпич выбил лобовое стекло вдребезги.
Не легче приходилось и начальнику милиции. Тот всю войну прошел разведчиком. А здесь оказался беспомощным.
В тот день, когда он буквально сбежал от ворот своего дома, Семен не считал себя в выигрыше. Он сидел в кабинете всю ночь, понимая, что на его жизнь началась охота по большому счету. Кто удачливее, тот живет.
Но даже если бы ему повезло, и в темноте он пристрелил бы кого-то, охота не прекратилась бы, она вышла за пределы всяких правил и стала б сущим наказанием.
Он, услышав чох, понял, его караулят. Ведь прохожих не было. В соседнем доме все спали. Да и не услышал бы он оттуда ничего. Вдобавок на его вопрос никто не ответил. Ослышаться он не мог. Да и в калитку входить не хотел почему-то. И на следующий день провел во дворе освещение. Вкрутил большую лампочку, выхватившую из темноты каждый угол. Теперь, прежде чем войти, спокойно оглядывал двор, открывал ворота, заводил машину в гараж. А вскоре и перед забором провел свет. Установил фонарь. И вся проезжая и пешеходная часть улицы перед домом были как на ладони.
Пять дней радовался человек, коря себя, что не додумался до этого раньше. А на шестой, подъехав к дому, остановился в страхе. Фонарь разбит кирпичом, вдребезги разлетелась лампочка во дворе.
Кому-то помешали, — вырвалось злое. Он вырвал пистолет из кобуры, обошел палисадник, двор, дом и гараж. Но ни одной живой души не встретил
Мать дома рассказала, что лампочку разбил из рогатки какой-то мальчишка. А на фонарь поспорила пьяная компания — кто попадет с первого раза. Она ругалась с алкашами, но те ей кинули трояк через забор и, обозвав грязно, пригрозили, если будет много кричать, оторвать башку, повесить ее вместо фонаря.
Утром Семен включил новые лампочки, а через два дня и они оказались разбитыми. Никто не увидел, кто был виновен
Семен включил еще. И вдруг услышал за спиною хриплый, едкий смех. Он оглянулся, посмотрел со столба вниз. По дороге, шатаясь, шел пьяный мужик, глянув на Семена, покрутил пальцем у виска и сказал заплетающимся языком:
— У мужиков на водку не хватает. А эти дураки деньги на ветер швыряют. Зачем на улице светить? Ты что? Киряешь здесь? Делишь на троих? Мне дай, я и впотьмах мимо рта не пронесу.
— Зато не заблудишься! — пытался отшутиться Семен.
— Добрым мужикам ночи бояться нечего. Их в любые ворота впустят. А гавно и днем заблудится. Ему свет не подмога, — усмехнулся алкаш и, шатаясь по сторонам, вскоре ушел, скрылся за поворотом.
— Оно и верно! С чего это я так дрожу? На войне, в лобовых атаках не боялся ничего. В судьбу верил. Коль суждено, выживу! А нет, все равно убьют, — решил, что больше не станет включать лампочки. И, чудо… Их перестали разбивать. Прошла неделя, вторая, их никто не трогал. Словно оставили человека в покое. Ни угроз, ни камней из-за углов.
— Может, уехали фартовые! Пролили реку крови и успокоились. Назначили нового маэстро. Тот, видно, приказал поберечь фартовые головы и покинуть Ростов. Вот и тихо стало, — приобретал уверенность Семен. Но об осторожности не забывал никогда.
