— А Теща как лажанулся? Вякни!
— Так Циркач без башлей возник тогда? — спросил Шакал. t
— Так с чего бы старая на шее висела? Конечно, из-за башлей! Он их стыздил в первую голову! Она, когда усекла, тогда его и оседлала! — уточнил Пижон.
— С Тещей что? Прокололся кент?
— Он тут закадрил с одной! В кабаке! Вся в рыжухе, в камешках, как мошна набитая! Ну и мурло ничего. Все при ней, хоть сзади, хоть спереди! Теща перемигиваться начал с этой мамзелью. Он ей, видно, глянулся. Ну и кент, видать, не посеял память, за что в зону грев от лягавой тещи получал. Смекнул, что влюбленная баба ничего не пожалеет. И стал к
ней клинья бить. Цветы ей послал на стол с официантом. Та ему — воздушный поцелуй! Теща раздухарился. Уж так ему глянулся ее перстень-печатка. Из рыжухи, с большим бриллиантом. И послал ей на стол бутылку шампанского. Та аж расцвела, передала приглашение Теще, чтоб за ее столик пересел. Тот и развесил лопухи. А когда ближе к делу, оказалось — чувиха клеила пархатого. Сама голь и бось! Своего — ничего нет. Все на вечер в прокат взяла. Теща, когда допер, чуть не взвыл! Короче, думал подоить телку, а сам в капкан влез. Ну да недорого обошлось ему. Зато теперь зарекся на блядей зырить, — закурил Пижон и продолжил:
— Рыбак с Буратино почту накололи. Немного сняли. Но лихо. Выручку за три дня. Это вскоре, как мы возникли. Потом и ломбард тряхнули. Там улов хороший взяли. И уже было навострились на универмаг, но тут без наших им не обойтись, подбили Боцмана с Таранкой.
— Тряхнули? — удивился Шакал.
— Хотели! Уже все на мази было, как доперло до кентов, что сюда не только они мылятся. Кто-то еще хочет пристроиться в струю. И, сделав вид, что входят через подвал, спрятались за угольный склад. Решили подождать, а вдруг не померещилось? Минут через десяток шаги топочут. И кенты враз схомутали тех, кто на пятки наступить хотел.
— И кто же это был?
— Пузырь! И Лимон!
Капка, услышав эти кликухи, подскочила, побелев:
— Их оставили дышать? — спросила глухо.
— Три дня назад — откинулись. Оттыздили их кенты за разбой и помеху в деле. Боцман и Таранка за Задрыгу им слинять не дали. Уволокли в лесок. Там мокрили обоих. Сами. Мы их жмурами увидели. Зарыли. Таранка ботал, что Пузырь Сивуча решил ожмурить. Уж и не допер, дышит старик или успели падлы замокрить его? Навестить нужно будет кента, — предложил Пижон неуверенно.
Шакал сразу насторожился. Глянул на Задрыгу. Та ждала слова пахана.
— Хавай шустрей! И мигом к Сивучу. Вместе с Тетей!
— Кентов подождать стоит. Если Сивуча убрали, на лягавых напоремся, — ответил фартовый за обоих.
— При чем мусора? Сивуч с ними не кентовался! — не понял Шакал.
— В том и дело. Мусора не все пальцем деланы. Допирают, если одни замокрили, другие мстить станут. А для того — убедиться возникнут, дышит старый хрен или откинулся? Потому, ботаю, шустрить западло!
— Паскуда ты, Тетя! — впервые вырвалось у Задрыги. Она глянула на Шакала, сунула ноги в сапоги и, одевшись на ходу, рванулась в дверь.
— Во, зараза! Разжирел вовсе, толстожопый хмырь! Обсчитывает всех! Кого надо навестить, кого нет! Он кайфовый, пока все в ажуре, а чуть прокол, от всех отмажется, кликухи, и те посеет. А я у Сивуча до гроба в обязанниках. Тете про то не допереть. Коль пришили Сивуча, не ментам же хоронить кента! А коль жив, дай Бог ему здоровья! — бежала Задрыга знакомой дорогой.
Здесь все было, как и раньше, хотя прошло уже две зимы. И Капка успела подрасти и выровняться. О ней пошел слух по всем малинам. Ее уже готовят в закон. А здесь, вот в этом лесу, все еще аукало детство. Тут Сивуч учил девчонку бесшумно лазить по деревьям, бегать тихо и быстро, как тень, не наступая на сучки, ориентироваться в темноте, переносить дождь и холод, прятаться от ментов и от собак, разбираться в травах и лечить ими саму себя и кентов, дышать в лесу без хамовки подолгу, перебиваясь тем, что в нем растет. Он учил убивать зверье быстро и тихо. Разделывая и съедая все без улик. Долго приноравливал всех прятать за собой следы пребывания в лесу. Капка помнила все. Эта наука уже не раз сослужила ей. Именно потому она жива…
Задрыга остановилась в десятке метров от дома Сивуча. Ощупала пачку денег, какие пахан успел сунуть ей для старика, коли жив.
Девчонка вглядывалась, вслушивалась, но ни звука, ни движения не приметила. Все молчало, притаившись, и Капка решила залезть на чердак, послушать оттуда, есть ли кто в доме живой.
Она вскарабкалась по стене, открыла дверь чердака, придержав, чтобы та не скрипнула, не выдала ее. И тут же прикрыла за собой. Припала ухом к полу. Слушала, затаив дыхание, но ни звука не доносилось снизу.
Задрыга просидела на чердаке больше часа и решилась войти в дом. Она неслышно опустилась по лестнице внутрь. Потянула на себя массивную дверь. Та едва поддалась, отсырела. В лицо пахнуло холодом, плесенью.
— Дед! — позвала девчонка, не решаясь назвать кликуху, и огляделась. Кругом пусто, никого в доме. В гостиной ни души. Но каждая вещь стоит на месте, никакого беспорядка. Любимое кресло Сивуча стоит у камина, давно нетопленого, остывшего.
— Дед! — позвала Капка, дрогнув голосом. Ей отчего-то стало жутко. Она включила верхний свет. Пошла на второй этаж, глянуть, может, там уснул Сивуч?
Задрыга оглядывала все комнаты, одну за другой. В них — никого. Вот в этой комнате когда-то жил Гильза. Теперь уж он сюда не придет никогда.
Капка сделала шаг. Ей так хотелось побыть здесь хоть несколько минут. Сама не знала, зачем. Она покраснела, вспомнив, как учил ее старик не влюбляться ни в кого, и Задрыга невольно оглянулась, не стоит ли Сивуч сзади? И закричала от ужаса. Волосы на голове стали дыбом. Совсем близко к ее ноге ползла черная гадюка. Громадная, толстая. Она была на расстоянии одного дыхания. Капка тут же подпрыгнула мячиком, вылетела из комнаты, наглухо захлопнула за собой дверь, дрожа осиновым листом, переводила дыхание.
— Откуда здесь змея взялась? Ведь сколько лет она жила в этом доме — змеи никогда сюда не заползали. Ни одна мышь, или лягушка не знали сюда дороги. А тут — гадюка! Да еще по такому холоду, когда все змеи давно ушли в норы — глубоко в землю, до весны, до тепла.
Задрыга не боялась никого, кроме змей. Это знали все мальчишки и нередко брали Капку на испуг, забрасывая ей за шиворот и за пазуху ужей. Задрыга орала не своим голосом, пока не освобождалась от холодной, ползучей мерзости. Она избивала ребят за эти шутки так жестоко, что многие потом неделями не могли встать на ноги. А когда к ней, зарытой в земле, подполз в подвале уж, Капка подняла такой крик и вой, что Сивуч принес в подвал ежей, чтобы те расправились с ползучими гадами. Но Капку после этого невозможно было загнать или заставить заниматься в подвале. У нее начиналась истерика.
Вот и теперь стоит Задрыга, продохнуть не может. Гадостное чувство брезгливости и страха овладело девчонкой, она озирается на плотно закрытую дверь в Мишкину комнату, никак не может вспомнить, зачем она здесь оказалась? Ее всю трясло.
Задрыга открывает дверь в спальню Сивуча, чтобы перевести дух и успокоиться. Глянула под ноги, чтобы не наткнуться на змею. Потом вперед, на койку старика, и онемела…
На нее, не моргая, смотрел Сивуч. Связанный крепкими веревками, с кляпом во рту, он лежал не шевелясь.
Задрыга вырвала кляп, разрезала веревки, тронула старика за плечо, позвала, стала тормошить. Она знала его. Сивуч всегда спал с открытыми глазами, и это не испугало. Молчит? Посинели пальцы? Но это от веревок. А не говорит потому что потерял сознание. Воды! Срочно воды! Мчится девчонка вниз за кружкой. И вскоре льет в рот старика по капле. Массирует горло, иссушенное кляпом.
— Дед! Одыбайся, падла! Ну, вякни хоть что-нибудь, плесень мокрожопая! — теребит Капка старика.
