Нетесова Эльмира
Глава 1. Паханка
Задрыгу приняли в закон вскоре после приезда в Минск.
Медведь, услышав от Шакала обо всем случившемся, качал лохматой головой, сочувствовал пахану Черной совы. Дивился Капкиной находчивости и говорил, улыбаясь:
— Ну и зелень! Законников обставила! Такая, в любой малине, вместо кубышки приморится! Кого другого в проверку бы отправил перед принятием в закон. Эту — не стоит! Созрела для фарта целиком! — смеялся раскатисто.
Задрыга стояла у порога. Ей — не принятой в закон — пока не позволялось сидеть в присутствии честных воров, а тем более маэстро. Она слушала его равнодушно. Ждала, когда придет Мишка-Гильза.
Но, тот был в деле. И, как поняла Капка из разговоров фартовых, лишь сегодня ночью должен вернуться на хазу, если все будет «на мази». С кем он фартует, на какое дело пошел, она так и не узнала. Паханы предпочитали не говорить о таком, пока дело не сделано. Да и кто он для них? Обычный кент, законник, каких много в малинах. А вот о Задрыге говорили все.
Нет, маэстро! Эту шмакодявку рано в закон брать! Да и зачем! Ходок не нюхала, в дальняках не канала! В делах вострая, так это оттого, что Шакал рядом! С ним всяк скентуется! Ну, а накроется пахан? Что тогда? Она ж засветит всех!
Ну, где ты сек, чтоб зелень в закон брали, да еще без проверок? В шмары, ну в стремачи, майданщицей, но не в честные воры! Это уж слишком! — подали голос двое законников из Одессы.
— Заткнись, кенты! Я о ней не от Шакала сек! Эта зелень десятка фартовых стоит! У Сивуча канала! Такое — важней ходок! — отмахнулся Медведь.
А через два дня слушали паханы малин Глыбу, Тетю и Пижона, рассказавших о Задрыге памятное всем.
Законники малины поручились за Капку головами и жизнями. Сказав при этом, что Задрыга хоть и мала, но без труда одна заменит нескольких кентов.
— Проверять ее — без понту время проссать! Она все осилит! Да и в делах уж пообтерлась! Ей сам бес по хрену! Век свободы не видать, если стемню! С ней любая малина скентуется!
— Но мы ее не пустим! Кентушка наша, как талисман удачи! — сказал Тетя.
— Я б хотел поглядеть на шустряка, взявшегося проверять нашу Задрыгу! Она любому кентель откусит! — рассмеялся Пижон.
— Какая доля у нее в общаке?
— В каких больших делах была?
— Сколько раз навары приносила?
— Сыпалась ли в делах?
— Была ль в ментовке? — спрашивали паханы законников Черной совы.
Те отвечали быстро. Паханы лишь удивлялись. И на третий день все согласились принять Задрыгу в закон, оставив ее в Черной сове с прежней кликухой.
Капка стояла на коленях перед маэстро. Так было положено— соглашаться на беспрекословное повиновение до конца жизни — воровскому закону. Она клялась никогда не нарушать его, если даже за него ей придется платить жизнью. Задрыга верила в каждое слово, сказанное ею на сходке.
Она даже не понимала, а как можно жить иначе, нарушить закон, засветить кентов? Она знала, что бывает за такое. И презирала слабаков.
Капка спокойно порезала себе руку, смешав кровь со щепоткой земли, съела не морщась, согласившись, в случае нарушения клятвы — умереть от руки своих же кентов.
Задрыга стояла перед Медведем, не оглядываясь по сторонам. Но сразу почувствовала, услышала появление в хазе Мишки. Он смотрел на нее. И Задрыге очень хотелось увидеть его лицо. Но она не должна была выдать себя. Ведь ей, как и всем законным, от дня нынешнего запрещалось любить и иметь семью. Она уже слышала, сколько кентов поплатились жизнью за это.
— Клянешься ли, что даже под пыткой не вякнешь в лягашке о кентах, не станешь ботать с мусорами?
— Клянусь!
— Клянешься ль, что не будешь пахать на фраеров, даже если за это тебе вломят кодлой охрана и мусора!
— Клянусь! Все выдержу!
— Обещаешь ли наваром делиться в ходках, поддерживать кентов, попавших в беду, давать долю маэстро и не линять из малины в откол?
— Клянусь! Откинусь в законе!
— Будешь ли отмазывать от себя кентов, если попадешь в ментовку? Не станешь ли их сыпать? Не поддашься ли на «утку» лягашей?
— Клянусь! Они мне западло!
— Станешь ли соблюдать честный закон? Не сорвешься ли с голодухи на налет, щипачество? Не полезешь ли в дело со шпаной?
— Клянусь! Никогда не лажануться с шоблой!
Медведь спрашивал, что сделает Задрыга, если узнает, как кто-то из кентов нарушил закон.
— Подведу под сход, доведу до разборки.
— А если не удастся?
— Сама размажу! — ответила не сморгнув глазом.
— Ах ты, падла! — не выдержал старый пахан из Мурманска и, едва продохнув, завопил:
— Она размажет, сикша гниложопая! А закон? Иль не для всех писан он? Там сказано — фартовый фартового пальцем не тронь и не носи законника по фене! Для этого есть сход и разборка! А она? Уже своих мокрить намылилась! Ишь, зараза!
— Седой тоже в законе был! И паханил до времени! А вот мокрить его — мне с паханом пришлось! — обрубила Задрыга.
— На это было решенье схода! — еще сильнее, громче заорал пахан.
— Мокрят не для кайфа! А если кто скурвится, дышать не дам! Шмонай потом пидера повсюду! Ну уж хрен! Я не дам смыться, коли засеку! Кто из фаршманутых сам возник на разборку и вякнул, что лажанулся, как последняя падла? — усмехнулась Капка и продолжила:
— Вылавливали! Всех падлюк! Но не лучше ли враз? Чтоб кентами не платить? Как нам пришлось…
— Ишь, клок гнилой жопы! Она уже свою пасть открыла, права качает! Сход и разборки хочет заменить собой! Не рано ль вонючка хвост подняла? — вскипел орловский пахан и потребовал повременить с приемом в закон Задрыги.
— А ты, захлопнись, мурло! Седой у тебя под шнобелем приморился! Достал ты его? Хоть сек про решенье схода! Кишка гонка была замокрить его? Иль слово схода и разборки по хрену тебе? Иль без навара не пернешь? Иль слабак в яйцах? Тогда заткнись, плесень! Маэстро всем тогда велел! Никто в Звягинки не намылился! Теперь меня лажать хочешь? На себя гляди, старый козел! — сорвалась Капка, забыв все правила разом.
— Кончай бухтеть, кенты! — потерял терпенье Медведь, понявший, что из этой перепалки может получиться свалка — с кровью, шумом и враждой между малинами на многие годы. Такое
уже случалось. И маэстро, грохнув кулаком по столу, рявкнул так, что паханы головы втянули разом в плечи.
— Хватит базлать! Завязывай базар! Не то я всем вам здесь свою разборку устрою! Чего развонялись здесь, как пидеры под нарами? Чего делите, вашу мать? — налились глаза кровью.
