— Не ходи к поварихе, Кузьма! Не появляйся там! — услышал Огрызок голос соседа. Но не оглянулся, заспешил к дому.
Кузьма решил проверить Самойлова. И прежде чем войти в избу, осторожно обошел ее со всех сторон.
Приметил, что разбитое стекло Катерина уже загородила фанерой и теперь ждала его, выглядывая в окно тревожно.
«Бедная моя кентуха! Еще и переспать с тобой не успели, а уж сколько соли промеж нами судьба насыпала. И все отговаривают от тебя. И кенты, и враги! Да что за доля такая проклятая? Почему нельзя жить с той, какая сердцу мила стала? Пусть ты и большая, и толстая, как колымский сугроб, я против тебя и впрямь мышонок, даже не знаю, сколько лет тебе. Мне все равно. Ты самая родная на земле. Несчастья ждут с тобой? Но и без тебя я не был счастлив», — вспомнил Огрызок и перелез через забор.
— Ну что? Поймал кого?
— Да нет. Никого не захватил. Словно передохли все. Ни одной живой души на улице. Все спят.
— А булыжник как попал?
— Конечно, не сам, кто-то бросил. Но я докопаюсь, — пообещал Кузьма. И предложил Катерине: — Давай без света посидим. Вот тут, у окна. Может, засветится паскуда.
Катерина молча головой кивнула. Погасила свет. В избе стало темно и тихо.
— Аж жуть берет, — не выдержала баба и призналась: — Знаешь, я в зоне так привыкла к свету по ночам, что и теперь его не выключаю. Без него уснуть не могу.
— Ничего, привыкнешь. Я тебя отучу от зоны, — подошел Кузьма к Катерине, сидевшей у окна. И уверенно, спокойно полез к ней за пазуху.
Та вздрогнула, замерла. Огрызок расстегнул кофту на груди бабы. Закопался лицом. А вскоре требовательно, настырно, повел ее к койке. Катерина шла, робея. Ноги не слушались. Жег стыд. Разве гак вот думалась ей первая брачная ночь? Не жена — любовница, грех подумать! Ну да о чем теперь? Весна ушла. Она не вечна! И баба по годам — осталась в девках. Кузьма не спешил овладеть Катериной. Он ласкал ее неумело, забыто. Он хотел, чтобы она сама откликнулась на его желание, чтобы не пришлось ее обламывать, заставлять, не просто пожалеть, а полюбить его, Кузьму. Он долго целовал ее, гладил, обнимал, ему не верилось, что вот так запросто, без денег, не насильно, отдается ему баба — сама. И Огрызок перестал сомневаться в себе и в ней.
Кузьма заснул лишь под утро глубоким сном. Ему виделось, что попал он на разборку. Большую, фартовую. И кенты, хмурые и злые, решили ожмурить Огрызка. За все разом. И прежде всего за то, что он не просто подженился, а связался с политической, которые для законников всегда были западло.
«Скурвился Огрызок, значит, угрохать его надо! Чего тут долго трехать? На перо взять и хана!»
«Перо для заразы — в честь! Живьем в землю! И крышка!» «Все херня! Я ботаю! Вздернуть ту блядь, с какой Огрызок схлестнулся. А потом этого хмыря на ремни пустить под прутьями», — предложил Баркас, улыбавшийся как живой.
Он ухватил Кузьму за плечи и подвел к широкой железной лавке. Толкнул на нее. Прижал, привязывать начал.
У Огрызка в голове зазвенело, он проснулся от ужаса и тут же услыхал шаги на чердаке.
Кузьма в секунду вскочил в портки. Накинул на себя телогрейку и выскочил из избы, полез на чердак по ветхой гнилой лестнице. Двое мужиков ничуть не смутились, увидев Огрызка.
— Что надо здесь? Во, чумной! Электропроводку проверяем. Ежемесячно. Дом старый. Не приведись искры. Да еще ночью. Заживо сгорите. Не то что сбежать, понять ничего не успеете.
— Ты нам магарыч должен. Глянь, какая тут проводка! Сплошные сопли. Мы новые провода провели. А ты как с дури! Голиком вывалился!
— Почему не предупредили?
— Стучали, никто не открыл.
— А как вошли во двор?
— Да просто! Калитка открыта, через нее, как и все люди ходят, — ответили мужики, удивившись вопросу хозяина.
Едва они закончили работу и ушли со двора, Кузьма заспешил к Чубчику. Тот выслушал внимательно. О Самойлове и монтерах, о калитке. Слушал, о чем-то напряженно думал. С ответом не торопился.
— Пойми, пахан, мне от нее не слинять. Это заметано. Моя она. С ней до гроба!
— Это ты ей вякай! Тут не баба виной. А статья… За политику она ходку тянула. Такое одним сроком не отмыть. Чекисты ее до гроба пасти станут. Вместе с нею и тебя. Измотают, жизни не дадут. Это верняк! Оттого мы с политическими не кентуемся! Мы, воры, мозги никому не засирали.
— И она ни при чем, — рассказал Огрызок Чубчику, как стала повариха политической, за что ее осудили.
Сашка поначалу не поверил:
— Все они отмазываются, трехают, что зря в ходку влипли. А кто вякнет, будто за дело погорел? Верно срок влепили. Ты таких раздолбаев встречал? Нет! И я не знаю! Твоя такая же, — отмахнулся Чубчик.
— Она совсем неграмотная! А политические все интеллигенты. Грамотные. Оттого у них мозги набекрень, что переучились. Моя даже расписаться не умеет. В городе ни разу не была. Кроме коров, ничего не знала. Сгребли, она даже не поняла — за что?
— Ладно, кончай на жаль давить. Ты дыши, будто ничего не доперло до тебя. И никуда не лезь. Ни с кем, ни о чем не вякай. Я сам разберусь: стемнил Самойлов либо верняк сботал. Если надо будет, надыбаю тебя сам, — пообещал коротко Сашка.
Вскоре Кузьма ушел. Следом за ним вышел из дома Чубчик. Свернув к общежитию, шел, не оглядываясь. Торопился. Что-то обеспокоило человека. И оглянувшись по фартовой привычке, не приволок ли за собой кого-нибудь на хвосте, нырнул в общежитие.
Кузьма, подойдя к избе, оглядел калитку. Нет, замок на ней не сломан. Словно хозяйской рукой был открыт, ключом. Петля на месте. Никаких следов лома иль ножа. Чисто сработано. Внаглую.
«А может, Катерина вставала ночью? Иль под утро?» — засомневался Кузьма. Но женщина искренне удивилась этому вопросу.
ГЛАВА 6
Чубчик вошел в комнату без стука, неслышно, как привидение. Увидев Самойлова, не поздоровался. Сел напротив, без приглашения.
— Ты что же эго слово мое просрал? Или посеял мозги? Иль не тебе, козел, велел я оставить Огрызка в покое? Кто вякнул не прикипаться к нему? Что имеешь к кенту? — проявились у него пятна злости на скулах.
— Я ж ему сказал. Всю правду!
— Правду? — удар в челюсть был неожиданным. Резкий, сильный, он откинул Самойлова спиной в стену: — Колись! Кто тебя послал? Зачем? — сдавил Чубчик Ивана так, что тому свет с овчинку показался: — Кто велел размазать Огрызка? — не отпускал Чубчик мужика из цепких рук.
— Никто! Сам я!
Сашка схватил мужика за грудки, поднял над головой, с силой швырнул на пол
— Размажу гниду! Ботай! — наступил ногой на горло. Самойлов задергался. Чубчик отошел к столу. Иван к двери рванулся с воем: — Куда, профура, навострился? А ну, приморись! — оторвал от двери и, дав пинка, велел не дергаться: — Так кто тебя купил?
— Отстань! Сказал уже…
— Ты меня за пацана держишь?
Самойлов в стул вдавился, когда Чубчик уселся напротив.
