— Бабы! Сколько их били, ума не прибавилось ни у одной. Знаешь, недавно, с неделю назад, послали нас с проверкой в семью. Глядь, мужик за швейной машинкой сидит. Пацану портки из своих брюк строчит. А жена у него на водку просит! В квартире — трое малышей. Пищат не жравши. Тот мужик не знает, куда успеть быстрее. Ей же — море по колено. Пьяная вдрызг. Это она жалобу написала, что муж ее постоянно бьет. Ты представляешь? Она нас так и не увидела. Завалилась в детскую постель. А оттуда крик: «Пап! А мама опять описалась! Смени простынь!»
— Да я бы такую бабу живьем закопал. А он ее только бьет. И вынужден жить! Иначе дети погибнут с нею. Все до единого. С голоду. И она… Ну, она, так черт с ней. Туда и дорога. Детей вот жаль. И мужика. Ему, бедолаге, помирать нельзя, а жить — вовсе невмоготу… Пока детей не вырастит, из ярма не вылезет. Скажи, сколько ему предстоит терпеть и мучиться? Ему уже давно все осточертело. Как и нам подобные проверки. Из десятка заявлений — половина ложных. Ты уж извини нас за беспокойство. А насчет квартиры сына — поторопись с оформлением. Не стоит медлить! — посоветовали, уходя.
В этот день Александр с Сережкой долго говорили один на один.
— Знаешь, отец, я привык к твоей квартире в городе. Мне там каждый угол знаком и дорог. В ней мое детство прошло. Там у окон я ждал тебя с работы, когда мы остались вдвоем. Бывало, плакал, если ты долго не возвращался. Я боялся одиночества и не хотел признаться в том не только тебе, а и самому себе. Но наш старый диван помнит все. На нем, случалось, засыпал в обнимку с подушкой, заменявшей тебя. Я помню, как в той квартире первый раз жарил сам картошку. Помнишь, я не почистил ее.
— Хорошо, что хоть помыть догадался! — рассмеялся Александр.
— А макароны помнишь? Я варил их в холодной воде! Все пригорело. Месиво получилось. Выбросили вместе с кастрюлькой. Но ты не ругал. Даже в этом нашел хорошее и хвалил меня за то, что взялся сам готовить!
— Я уже и забыл! — сознался Александр.
— Не забуду, как я постирал свою рубашку, носки и брюки. Замочил все вместе, в одном тазу. Помнишь, тебе срочно пришлось покупать мне новую школьную рубашку. Ту выкинуть пришлось. Но ты не упрекал… Я все помню, отец. В той квартире нам было хорошо. И все же иногда бывало одиноко. Теперь многое изменилось. Приехали старики. Ты говоришь, не стоит их гонять из квартиры в квартиру? Но они еще не успели привыкнуть, полюбить так, как я те углы. А я к ним прирос.
— Но ведь квартира твоего отца — трехкомнатная! А значит, места больше. Есть лифт, мусоропровод, чего нет у нас. Да и самый центр! Старикам в моей квартире нормально. Тебе больше места надо!
— В подвалах, где жил, было еще просторнее. Но знаешь, до сих пор душа не согрелась. Я тишину люблю и тепло. Окраины и деревни. Уступи мне, — попросил совсем по-взрослому.
Валентина Ивановна, узнав, о чем они договорилась, обрадовалась:
— Сережка! Спасибо тебе! Сама никогда о том не попросила б! — и засобиралась, чтобы уже утром поехать в город вместе с сыном и Сергеем.
Оформление квартиры, переезд стариков, возвращение мальчишки в колледж отняли целый месяц. Александр с Сергеем возвращались в квартиру усталыми, валились с ног, забывая о еде. И лишь по выходным звонили в Дубровинку, вызывая на разговор Стешу. Та приходила. Говорила, что дома все в порядке, что очень ждут их и скучают. Александр обещал ускорить все, как только можно.
Особо тяжелой была последняя неделя.
— Все! Сережка! Послезавтра получаем последние бумаги и уезжаем домой! — сказал вечером Александр и заказал разговор с деревней. — Надо наших предупредить, что приезжаем. Пусть не беспокоятся! — взялся готовить ужин.
— А все же здорово, что мы остались в своей квартире сами! — порадовался Сергей.
— Знаешь, в случае чего, стариков всегда можно вернуть назад. Но сейчас это не к спеху. Когда у тебя появится своя семья, медлить не будем.
— Нет, пап! Я уже слышал от бомжей всякое. Не стану рисковать. Знаешь, как они говорили? Нельзя приводить бабу в хоромы. И давать ей верх взять. Пусть она в шалаше себя покажет. Сколько мужиков приводили баб в дома и квартиры, а вскоре оставались без угла. Я такого не хочу!
— Тебе хорошая достанется, — рассмеялся Александр.
— А откуда знаешь?
— Слишком много пережить довелось в детстве. Значит, в зрелом возрасте счастливым будешь. Так всегда. Испытания и горести не вечны.
— Пап! А твоим старикам та квартира понравилась?
— Ты же сам видел!
— А почему бабка Валя раскладушку себе поставила на лоджии? Или ей места мало?
— У нее в Евпатории, если вспомнишь, койка стояла на лоджии и окна всегда были открыты. Бронхи больные у матери. Вот потому хочет побольше воздуха. Свежего! И там обрадовалась возможности спать у открытого окна.
— Я так и не узнаю, почему отец меня бросил? Ушел от нас! Думал, пойму, когда побываю в квартире. Но так и не дошло, — поделился Сергей.
— Да, мать оболгала его. Он не пил. И даже не выпивал. В квартире ни одной бутылки. Графинов, рюмок не имел. Посуда лишь чайная и кофейная. Из такой не выпивают. Женщинами тоже не увлекался. Это уже по наблюдениям вывод сделал. Жил он одиноко, но не скучал. Имел друзей.
— Откуда знаешь?
— Шахматы видел на столе? Все фигуры потертые! Часто ими пользовались. А в шахматы чаще всего играют вдвоем. Еще он любил классическую музыку. Видел дискеты? Знаешь, что он слушал последним? Чайковского. «Времена года». Октябрь. Это месяц твоего рождения.
— Обо мне он давно забыл. И вряд ли когда- нибудь вспоминал!
— Невнимательный ты, Сергей! Он всегда тебя помнил. И, видимо, очень тосковал. Над его рабочим столом висела в рамке фотография. Любительская, правда. Тебе тогда года не было. Голы- шок, кверху попкой. А глаза — стариковские. Как теперь. Они не изменились. Он говорил с тобой. Часто брал это фото в руки. По стеклу увидел. Так что жил ты в его душе прочно. Не зря и квартиру именно тебе завещал. Он любил тебя. Моя мать сказала, что нашла его дневник. Обычно его ведут очень одинокие и несчастные люди. Она обещала принести. Из него ты многое узнаешь об отце. И, возможно, о матери. Кстати, дневник лежал на виду — на книжной полке. Так что, придя в квартиру, ты обязательно его увидел бы и прочел. На это было рассчитано.
— А от чего он умер?
— Рак у него был. И он об этом знал. Работал на военном предприятии, где получил облучение. Заболел. Больше года пытались его спасти. Но не получилось. Он лишь последние полгода был на пенсии. До этого как-то крепился, работал. Но потом сдали силы, и человек слег. Его часто навещали. Но, как рассказали соседи, умер он дома, тихо, никто ничего не заподозрил. Но пришли его друзья, долго стучали в двери, никто не открывал. Когда взломали и вошли, увидели покойного. Он лежал на полу возле окна. Следов мучений не было. Лицо спокойное. Словно с радостью из жизни ушел. На столе лист бумаги. На нем покойный пытался что-то написать. Но руки уже отказались повиноваться. Из жутких каракулей с трудом разобрали два слова: «Я прошу…» Кого и о чем? Что имелось в виду, никто не узнал его последней воли. Хотел простить, проститься или попросить о чем, только ему известно. Но с тем он и ушел…
— Жаль, что я его не знал при жизни, — вздохнул Сергей и спросил: — А фотографии его есть?
— Имеется так, с какой сделан портрет на памятник. Честно говоря, я не любитель копаться в чужих альбомах. Это удел женщин. Я попросил мать, когда она разберется на новом месте, ни одного письма и фотографии не выбрасывать. Все класть в одно место — в сумку или в чемодан. И сюда потом привезти. Мы с тобой на досуге этим архивом займемся.
— А почему он не завел себе тетку?
— На это нам дневник ответит. Хотя я и без того понимаю, почему остался один.
— Ну, почему?
— Сынок! После твоей матери нужно быть слишком смелым человеком, чтобы снова рисковать! На это способен один из тысячи. После нее любой, даже самый отчаянный, даст себе зарок не только в этой, а и в последующих десяти жизнях никогда, даже под угрозой мучений и страданий, ничего общего не иметь с женщинами, не подходить к ним ближе, чем на пушечный выстрел! Не удивляйся, я все перенес на
