возьмешь, чтоб мне отбашлять? — вспомнил Макарыч.
— Дом продам свой! Больше нечего. А мои — к нему жить уйдут. Авось не выгонит. Все ж родня! У него, кроме сестры, больше никого нет в свете. Хотя тоже жена и детей двое, — дрожал горлом меченый.
— Мать твою! И чего я раньше тебя не надыбал, сучий выкидыш! Размазал бы без жали.
— Да брешет он все! — не верил Виктор.
— Конечно, темнят поделыцики! На жаль давят, — поддержал Ленька.
— А ну, по коням! Если эти мудаки вешают нам лапшу на уши, обоих размажу!
— Зачем? Сдай их в ментовку за угон! Пусть в зоне парятся! — встрял Николай и добавил: — В твоей фуре горючка кончилась. Заправить надо.
Слив из второй машины пару ведер солярки, мужики втолкнули в кабину обоих угонщиков и поехали в деревню, где жили эти двое, кого сейчас везли связанными по рукам и ногам.
Фуры проехали пару километров, когда меченый сказал:
— Теперь надо повернуть направо, к лесу. Там наша деревня. В километре от этой дороги!
Шоферы свернули и поехали по указанному пути. И вскоре увидели небольшую деревеньку из горсти подслеповатых, кособоких избенок, разбросанных как попало.
— Вон та! Третья от лесу — моя! А рядом — его! — кивнул в сторону родственника.
Фуры, подкатив к самому дому, остановились. Из калитки к ним выскочила девчонка лет семи. Рыжая, конопатая. Она оглядела приехавших. Искала своих. И, не найдя, испугавшись чужих, юркнула обратно во двор.
— Бандитское семя! — сплюнул Макарыч. И увидел в заборе два любопытных детских глаза. Они следили за каждым движеньем и шагом чужаков.
Макарыч огляделся. Вон и в соседней избе занавески на окнах раздвинулись. Чье-то лицо мелькнуло. Там, дальше, из ворот дед кряхтя вышел.
Степенно на лавочку присел. На машины смотрит пристально. А вот тут, напротив, целый выводок ребятишек прилип носами к стеклу. Из дома меченого женщина вышла. Коса из-под косынки вывалилась. Растрепалась по спине ручьем волос. Лоб в поту. Глаза испуганы. Что-то тревожит бабу. Предчувствие беды?
— А ну давай, хиляй сюда, мамзель! — с силой захлопнул дверцу кабины Макарыч, там лежали
угонщики. Их он не хотел показывать раньше времени.
— Где мужик твой? — подступил к бабе улыбчиво. И охватил взглядом всю, с ног до головы.
«Хороша, едрена мать!» — подумал про себя.
— Черт его знает, где их носит! Надысь с братом умотались. А куда? Разве доложат теперь? А вы пошто их ищете?
— Мы их? Да на кой хрен сдались? Мы к тебе заглянуть хотим. Глянуть, как ты тут маешься? — оглядел высокую грудь, крутые бедра, яркий румянец, заливший лицо женщины.
— Я не знаю вас, дядечка! Никогда не
приводил
вас в дом мой мужик! А как я без него впущу в дом? Что люди подумают? Ить в деревне живем. Тут все на виду! — откинула пряди волос со лба.
— Коль при людях скажу, сама пожалеешь о том. Сраму до конца жизни не оберешься. Из своей деревни босиком сбежишь. Не станет проходу ни от старого, ни от малого. И не только тебе, а и детям
твоим, — предупредил Макарыч женщину.
— Что вы говорите, дядечка? Я вас впервой в глаза вижу. Чего мне совеститься, коль ничего плохого вам не сделала? — удивленно распахнулись глаза.
— Ты не сделала! Это верно! А вот теперь
пошли в избу и поговорим. Чтоб все поняла! — пошел следом за бабой в избу.
Едва шагнул в калитку, из двери девчонка выскочила:
— Мам, а Катька обосралась!
Женщина заторопилась в дом, извиняясь перед Макарычем. Тот ни на шаг не отставал. И уже в избе, выпроводив старшую дочь во двор, все рассказал
женщине. Та плакала, украдкой смахивая слезы, кормила грудью малышку. Когда та уснула, положила ее в постель, повернулась к гостю лицом:
— Что ж делать теперь? Убьете иль посадите обоих? — еле сдерживала рыдания.
— Скажи, как звать тебя?
— Шурка! Александра я!
— Нужен тебе твой прохвост?
— Мужик он мне! Отец детям моим!
— Иди ко мне! — обнял дрожащую бабу.
— Пощадите его! — повернулась к Макарычу, поцеловала в щеку.
Тот вспыхнул:
— Если ты уступишь, так и быть! — глянул в глаза бабе настырно и добавил: — А коль нет, дело твое! Поступлю, как я захочу! С обоими!
— Не надо, миленький! Не губи души! Не с
добра они решились на разбой! С нужды все!
— Это ты на поминках скажешь! Меня не тронет!
— Дядечка! Он же меня убьет, коль про такое прознает, — почувствовала Шурка, как Макарыч, подведя ее к постели, уже мнет ей груди, упрямо жмется к ней телом, нетерпеливо пытается завалить в постель.
— Убьет тебя твой говнюк? Хочешь, он сам тебя о том молить станет? Ноги обцелует, чтоб мне угодила?
— Веди его! Спрошу! Коль так, отдамся не задумываясь.
Макарыч крикнул Кольке, чтоб меченого ввели в избу. Он вошел, споткнувшись на пороге. Глянул на жену умоляюще.
— Ну что, Ефим, я уже все знаю, как опаскудился. И нынче выходу нет. Вас обоих могут порешить иль посадить в тюрьму. Ты про это знаешь? Меченый кивнул головой.
— Как будем? — спросила Александра. Ефим пожал плечами, отвернулся.
— Так вот слушай, ты, падаль мерзкая! Другой оплаты не сыщешь, как та, какую я стребую! —
глянул на Александру так, что Ефим все понял. — Ну что? Согласен? Иль как? Твое счастье, что я на то порешился? — спросил Макарыч.
Ефим едва приметно кивнул головой. Хотел выйти из комнаты. Но Колька не пустил. Удержал. Он понял Макарыча и задуманную им месть.
Ленька не захотел видеть все, что предстояло, и,
уведя из избы детей, достал им из машины мандаринов, кормил вдоволь.
— Ешьте, девки! Это фрукты сладкие. С самого
юга! Магарыч вам вышел. За все разом! Не часто так повезет в жизни!
Макарыч слов на ветер не бросал. Повалив Сашку в постель, задрал ей юбку. И, овладев бабой, тешился, сколько хотел, на глазах Ефима. Он
целовал, мял и тискал. Баба, смущавшаяся поначалу, вскоре потеряла контроль над собой, обняла,
целовала Макарыча, стонала так, что все углы в доме гулко удивлялись.
— Дядька, милый, до чего ж ты озорной и
сладкий! Как хорошо с тобой! Как никогда не было! Не торопись уезжать! Я тебя всю жизнь помнить стану! — прильнула так, словно хотела раствориться в человеке.
Макарыч, обласкав бабу с ног до головы, глянул на Ефима. Тот сидел сгорбленный, подавленный, почерневший с лица.
— Ну! Вот теперь мы квиты! Дыши, падла, если сможешь! — натянул брюки. И, застегнув их, обулся, сказал Николаю: — Ящик мандаринов сбросьте детям. И ей — тоже ящик! — кивнул на Шурку. Та смотрела на Макарыча влюбленными глазами. О муже забыла.
