попросила сообщить о получении. Нет, она тоже ничем не поинтересовалась и ничего не написала о себе.
Она ждала ответ. Но он не приходил. Лишь через год получила второе письмо из зоны: «Здравствуй! Курево, конечно, получил. Его давно уже нет. Вышли денег. Куплю сам». И указана нужная сумма. Увидев ее, Шура ахнула. Она за три года своих мытарств не набрала и половины того, что запросил сын.
«Зачем ему в зоне такие деньги?» — удивилась женщина.
Знакомые и соседи сказали, что в тюрьме наркоты больше, чем на воле.
«Денег выслать не могу! Откуда возьму такую сумму? Да и тебе зачем столько? Или живешь по- прежнему, не сделав выводов? Тогда забудь обо мне и не пиши, не объявляйся. Лучше нам расстаться навсегда…» — написала она сыну.
Шурочка копила деньги на однокомнатную квартиру. Хотелось жить по-человечески, имея комфортное жилье со всеми удобствами. Ради этого она надрывалась тяжелыми сумками, мокла и мерзла, недосыпала, часто оставалась голодной и все боялась потерять деньги. Их она спрятала на чердаке своего дома и постоянно пополняла сумму. Радовалась, что остается поднабрать уже немного.
Свой дом решила продать и на эти деньги обставить квартиру.
«Для однокомнатной много не надо! Еще останется на жизнь. С неделю отдохну в квартире и снова махну в Турцию!» — мечтала Шура, когда услышала стук в окно. Выглянула из-за занавески.
Худой бородатый человек прильнул к стеклу. Баба в ужасе отпрянула. Мороз пробежал по коже. Как похож постучавший на покойного мужа! Ну копия! Неужель мертвец с погоста пришел! Задрожала женщина, спрятавшись в глубине дома. Но стук повторился. И резкий, простуженный голос крикнул:
— Ты что? Не узнала? Это я, твой сын!
Шурочка нехотя открыла дверь.
— Чего встала на дороге? Пусти! — Отодвинул ее плечом и вошел не разуваясь.
— Здесь не зона! Живо разуйся! — Взяла себя в руки, строго оглядела сына. Тот протянул к ней обе ноги:
— Разуй, коли так не по нраву!
— Сам не ребенок!
— Ах так! Тогда не шипи!
Так и не сняв обувь, закурил, обошел дом, оглядел все внутри и потребовал:
— Дай похавать!
Шурочка не сразу поняла, чего хочет сын.
Она поставила на стол все, что было, а Остап все ел и ел. Казалось, он никогда не насытится.
Лишь к вечеру сын вылез из-за стола, умылся и лег спать, так и не поговорив с матерью.
Утром попросил денег.
— Зачем тебе? — спросила холодно.
— Ты что, дура? Или не ты законопатила меня в тюрягу?
— А кто дом поджег? — Она ухватилась за кочергу.
Остап, приметив, вырвал кочергу из руки и сказал вмиг
охрипшим голосом:
— Слушай, ты, курица, не духарись! А то не только перья ощиплю, а и голову сверну к едрене-фене! Дошло! Не наезжай, покуда дышишь, трясогузка вонючая. Заглохни и не дергайся, радуйся, что терплю тебя!
— Убирайся вон! — Распахнула двери в коридор.
— Чего? А ну повтори! — Схватил за шиворот и хотел выкинуть в коридор, но баба ухватилась за косяк, и Остап не сумел вытолкнуть мать.
— Чтоб тебя здесь не было. Иначе вернешься в свою зону! Мне недолго! — пригрозила сыну.
*
Тот отмерил по локоть:
— Вот тебе! Саму выкину, если наедешь! А за угрозы отдельно поговорим! Дай ночь придет.
Часа через полтора он ушел. Вернулся домой бледный, трясущийся. Сорвал со стены ковер, свернул его, понес к двери.
— Стой, козел! Не отдам!
— Сгинь, плесень!
— Верни ковер, сволочь! Я его купила! — повисла баба на ковре, вцепилась в него мертвой хваткой.
Остап положил ковер на пол, схватил мать за волосы, выкинул в сарай и, закрыв его на крючок снаружи, вернулся в дом, взял ковер и исчез.
Шура едва открыла крючок. Когда вернулась в дом, заголосила. Поняла, какой будет впредь ее жизнь. Знала она, что теперь милиция не приезжает на домашние вызовы. Баба решила написать заявление и отнести его в милицию. Так и сделала.
Дежурный прочел и спросил, усмехаясь криво:
— Ну а мы чем поможем? Пропивает не государственное — семейное! Сами и разбирайтесь. Он ваш сын! Вы его растили! Вот и воспитывайте! Находите общий язык, убедите как мать, как учительница!
— Куда уж мне? Его зона не переломила. Не научила ничему. Еще хуже стал. Драться лезет.
— Что предлагаете? Какой выход?
— Снова в зону. Иначе он убьет меня! — заплакала Шура.
— Женщина! Не разыгрывайте комедию! Здесь милиция, а не богадельня! Для сочувствия поищите другую организацию, у меня нет времени.
Шура вернулась домой зареванная. Пошла к соседке. Та посоветовала сходить в военкомат, поговорить, чтобы Остапа взяли в армию.
— Глядишь, там его переломят. Ну где иной выход? Чем тебе помочь? Свой мужик без просыпу пьет. Все каталки об него обломала, а все без толку! Попробуй спихнуть в армию. За два года много чего поменяется.
Остап в эту ночь не пришел домой, и Шура поторопилась в военкомат.
— Сколько лет вашему сыну? Какое у него образование? Только из зоны? Это пустяки. Главное, чтобы не было инфекционных болезней. Дайте ваш адрес и телефон! Возьмите и номер нашего. Как Остап появится, позвоните. Даже если поздно — будет дежурный.
— Сам он к вам не придет. Спрячется в городе у друзей. Там его не найти.
— Разыщем! — пообещали уверенно.
— Это ты расстаралась? — побледнел Остап, увидев повестку из военкомата.
— Да! Это я! — не стала скрывать Шурочка.
— Где ты, мать? Кто ты? Едва порог переступил, вернулся из зоны, и уже на войну, на смерть посылаешь. А ведь я твой сын! Почему именно ты моя мать? За что? Чем хуже других? Ты никогда не любила меня. С детства не видел ни тепла, ни добра! Другие дети были любимыми. И только я всегда был лишним…
— Остап! Если тебя ударит твой сын, если он подожжет дом, станет пропивать вещи, обзывать, что с ним сделаешь, спасибо скажешь?
— Может, побил бы, но не отправил бы в тюрьму, а потом на войну. Я знаю, что оттуда не вернусь живым. И моя смерть повиснет на тебе проклятием! Не станет меня, и ты не обрадуешься жизни. Каждый свой день будешь проклинать и звать смерть. Но она не станет спешить избавить от мук, ты не заслужишь у нее помилования. А и я никогда не прощу тебя, ни живым, ни мертвым…
— Ты видел, как тяжело дается мне всякая копейка. А вместо того чтобы помочь заработать, воруешь и отнимаешь последнее.
— Ты остаешься дома. Наживешь. А меня заберут навсегда! Мне осталось совсем немного. Потерпи. — Потрепал ее по плечу и целый вечер сидел молча у окна, курил, думал о своем.
А через две недели его отправили на службу вместе с другими призывниками.
Остап перед отъездом просмотрел все семейные фотографии, не взял ни одной. А уходя, сказал из
