Он пришел в себя уже в дежурной части милиции. Наряд сотрудников, окружив носилки, ждал, когда Вадим придет в себя. Соколов, едва открыв глаза, увидел генерала.
— Кто был? — услышал короткий вопрос.
— Быковы… На черной «Ауди», вот здесь номер машины, — передал листок с записью и добавил: — Ушли в московском направлении…
И тут же возле носилок опустело.
Как Вадим оказался в палате, уже не помнил. Очнулся в больничной пижаме, нога в гипсе. Рядом капельница. Усталая медсестра готовится сделать уколы.
Соколов не сразу вспомнил, что произошло. Солнечный свет заливал палату, бил в лицо сотнями прожекторов.
— Почему я здесь? — услышал из-за двери голос Александра.
— Вот и хорошо, сейчас он все расскажет! — обрадовался Вадим. И попросил медсестру позвать Потапова. Та слезу смахнула, сделала вид, что не расслышала.
— Сашу позовите! — повторил Соколов.
— Его уже не дозваться! С того света никто не вернулся. Вдовой осталась его Люся. И дети — сироты. Вас, слава Богу, спасли, — ответила, пряча заплаканное лицо.
Вадиму стало холодно и жутко. Словно не Потапов, а он, совсем случайно, вышел из земли на несколько минут…
— Теперь можете войти! — пригласила кого-то медсестра. В палату вошла жена, ведя за руку сына.
Вадим все понял без слов. Не спала и не жила она эту ночь. Пыталась сдержаться. Но опухшие глаза выдавали.
— Успокойся, Ирина, все нормально со мной. А вот Сашку… Говорят, умер. Это правда?
Жена опустила голову. Сказала тихо:
— Поймали Быковых! Обоих. И всех, кто вместе с ними был. Теперь уже все. Никого не убьют, негодяи!
— Поймали?
— Да! Через три часа всех доставили в Орел. В Москву направлялись. Их и задержали прямо по дороге. Они уже в камере.
— А Люся? Как она?
— Вчера были похороны. Ей трудно. И все же беспокоилась, спрашивала о тебе. Хотела навестить. Но… Пока пусть немного окрепнет. Слишком велико ее горе. Как пережить все это, как перенести? Дети… Смотреть больно. За ночь — постарели. Каково им теперь? После такой беды никому не будут верить. И никогда не смогут жить, распахнув сердце людям. Сам знаешь, Люся спасла жизнь матери Быковых, принимала роды у жен. И получила за свое доброе отношение… Самую горькую долю… Как ей теперь работать? А тут и Алена… Тоже врачом скоро станет. Педиатром… А какими вырастут эти детки? Попробуй угадай…
— Похороны Сашки… Нет, такого не может быть! — не верилось Вадиму. Он вспоминал друга веселым и задумчивым, расстроенным и злым, хохочущим до слез. Но мертвым не мог представить…
— Пап, а мы дядю Сашу вчера хоронили, — тихо сказал Вадиму сын в самое ухо.
— Ты очень боялся?
— Я плакал. Мне жалко его, — сознался Вовка, прижавшись щекой к отцовской руке.
— Раздумал чекистом стать?
— Нет. Я не боюсь. А то как тогда жить, если хороших людей убивают. Я — не дам. Надо, чтоб люди и ночью жить не боялись.
Вадим много раз пытался уйти из больницы. Но врачи не отпускали, предупреждая всякий раз об осложнениях и последствиях ранений, полученных в ту ночь. А ранения и впрямь оказались слишком серьезными. Их не устранили несколько операций, перенесенных человеком.
Боль не отпускала ни на минуту. Она сковала, надолго привязала к постели. Но сильнее ее оказалась память,
— Санька! Подожди меня! Не спеши! Я с тобой! Пригнись! Не беги туда! Опять стреляют. Отходи за машину! Я прикрою! Не заводи машину! В ней пробито колесо! Слышишь меня? — кричал ночами Вадим.
— Отходи к деревьям! Их много! Я здесь! Уйди от света! Не стой на виду. На заднем сиденье — киллер! Это охота за нами! Облава! Берегись! — становился во сне плечом к плечу… Так было много лет. Наяву. Память верила в жизнь и не признавала случившегося…
…В тот день Вадим рано пришел в себя. Увидел, как в палату вошла Люся Потапова. Он знал ее по тем встречам, когда приходил к Александру домой. Иногда семьи вместе проводили выходные. Все было просто, обычно и понятно. Казалось, так будет всегда. Не верилось, что вот так нелепо смерть может вырвать из жизни. И хотя нередко сталкивался в работе с таким исходом, с потерей Потапова смириться не мог…
— Крепись, Вадим. Тебе надо выжить. За себя и за него. Кто-то должен продолжать. Иначе для чего жить? Сашка помогал людям найти в этой жизни правду! И вы вместе с ним доказали, что она есть. Она не умирает, даже когда гибнете вы! Она живет в ваших делах. И в памяти. Не только вашей.
— Спасибо, Люся. Прости меня! Прости, что нет Сашки. Мне его очень не хватает. Каждый день… Я выжил. Но поверь, не всяк выживший тому радуется…
— Не надо вот так, Вадим! Тебе нужно выздороветь и продолжать ваше дело. Чтобы у других не случилась такая же беда. А Саша… Он с нами всегда… Он не ушел. Он в сердце и в памяти. А значит, жив…
Прошло время. Вадим учился ходить на костылях, превозмогая боль, приказывая себе терпеть. Но боль нередко оказывалась сильнее.
— Все! Не смогу! Выбили меня! Ну как теперь работать? Как выполнять задания, если тело не слушается и отказывается подчиняться разуму? Я стал обузой самому себе! Сашку убили! Меня вышибли! Ведь это расправа! Таких ночных охотников сколько было на нашем пути! Не выйдет у них! Не расправиться им с нами! Пока живы — стоим на ногах! — вставал человек, держась за спинку кровати, и учился ходить заново, без костылей. Шаг за шагом. Снова к жизни. Вернуть самого себя к ней не каждому удавалось.
— К вам посетитель просится, — удивленно глянула медсестра на Соколова и неподдельно изумилась терпеливой настойчивости человека. Ведь не разрешали ему вставать. Рано. Говорили, что спешить не стоит. А он не хочет брать отсрочку у жизни и каждый день ломает самого себя.
— Пусть войдут, кто там ко мне пришел, — так и не присел Вадим.
— Вам нельзя ходить, — тихо напомнила медсестра.
— Нужно, сестричка! Пора выходить из этого штопора! Да и гостей неприлично встречать лежа. Я себя со счетов еще не сбросил, — отвечал Вадим. И увидел в дверях Тимофея с Колькой. Их он не ожидал.
— Давно собирались навестить вас. Да все не пускали врачи, — подал руку Тимофей, покраснев до макушки. — Мы понимаем. Это все из-за нас получилось. Вы взяли на себя и смерть, и огонь… Нас уберегли… Теперь уж спокойно живем. Никто не грозит. Никто не следит за нами. Сами живем. Без охраны… И даже ставни на окнах закрывать забывает Колька. Тихо стало, — говорил, виновато переминаясь с ноги на ногу…
— Простите нас. Если можно. За деда. И за коллекцию. Виноваты мы все перед вами и перед ним — Потаповым… Ведь мы должны были умереть. А он на себя принял расплату за нашу ошибку, за деда. Жаль, что ничего нельзя исправить. Слишком поздно поняли, — опустил голову заметно повзрослевший Колька.
… Вадим смотрел на парня не узнавая в нем прежнего юнца, стриженного под панка. Исчез блатной жаргон. Как шелуха, слетела беспечная развязность. Не прошло бесследно время. Мальчишка становился мужчиной.
* * *
Выписавшись из больницы, Соколов не хотел предупреждать семью. Решил доехать домой самостоятельно, на такси. Но едва вышел из двери, увидел водителя служебной машины, спешившего навстречу.
