куры, свои помидоры и огурцы, баранина и мед, даже домашний хлеб, мягкий, пахучий.
На столе уже не оставалось места для ложек и вилок. А Лянка все еще что-то нарезала.
— Все! Некуда ставить! Пусть с этим справятся, — остановила девчонку Катя, Лянка послушно положила нож в стол.
Мишка с нетерпением ждал девчонок из ванны, а те плескались, хохотали, радовались, что им наконец-то повезло с жильем.
Поев, они пошли отдохнуть на часок, а потом, как договорились, пойдут с Михаилом погулять по городу.
— Тебе какая из них понравилась? — спросила мать сына.
— Обе! — ответил не сморгнув.
— А мне Дашка понравилась! — призналась женщина.
— Марина не хуже! Огневая девчонка, настоящий лидер! С такою не прокиснешь на печи. Она и старика с лавки сдернет и плясать заставит. А какие шкодливые у нее глаза! Наверное, в школе заводилой была. Никак не может посидеть на месте спокойно. Ноги чуть не на уши закручивает. А какая юморная! И шутки у нее тонкие со смыслом. Она в любой компании душою станет!
— А разве Дарья хуже? — удивилась Катя.
— Она умница! Серьезная, вдумчивая, но полная противоположность Маринке. Хотя дружат очень давно, с самого детства. Их дома рядом, они соседи. За одной партой все десять лет проучились. Дашка в математике, как рыба в воде. А у Маринки по гуманитарным отлично. Вот и тянули друг дружку. Теперь в один институт хотят поступать. Не только девчонки, их родители меж собой дружат. И тоже с детства.
— Хорошо, что хоть у этих все в жизни гладко и без проблем, — вздохнула Катя и только тут увидела, что Лянка, забившись в угол, горько плачет.
— Чего ревешь? Что на тебя нашло? — удивилась женщина.
— Теперь вы меня прогоните из дому. Зачем я вам, когда вон какие пришли, — заревела девка в голос, ее плечи задрожали.
— Успокойся, малышка! Эти все временные. Поживут и уедут, а ты с нами. Никто тебя не обидит и не выгонит! Правда, Миша!
— Мне все равно! — пожал плечами парень. А вскоре уединился с девчонками в комнате.
Вечером они пошли втроем погулять по городу, а Лянка осталась с Катей. Девчушка не сидела на месте, протерла везде пыль, помыла пол на кухне, убрала все в ванной и в прихожей, помыла и почистила обувь.
— Кто ж тебя всему учил?
— Мама и бабуля. Они говорили, что я все должна уметь, если буду плохой хозяйкой, нигде не приживусь, и все переживали, что расту корявой, некрасивой. И только бабушка добавляла, что не в роже счастье, а красивых девок Бог счастьем обходит. Нельзя же все иметь. Вон мой отец был корявым, я в него удалась, как сучок от кривого дерева. Зато он хорошим человеком был. И никто во всей деревне о нем плохого слова не сказал. Мы никому не делали зла и не мешали жить. Вот только невестка попалась нам злая, но и тут не виноваты. Кто знал, что так получится? — чистила Лянка зеркало в прихожей.
— Это верно, человека не по лицу узнаешь. Только жизнь каждого наизнанку вывернет и покажет истинное лицо, уже без маски и притворства. На что красивым был мой Хасан. Когда со мной беда случилась, первым отвернулся. Сказал такое, что небо с овчинку показалось и нечем стало дышать, и жить расхотелось мигом. Злому врагу не пожелаю тех слов услышать. После них все в душе умерло. Я поняла, что он никогда не любил меня. И если б не Миша, ушла б из жизни без сожаленья. А потом, через годы поняла, что ни одна женщина не любит никого больше своего ребенка. И если с ним стрясется беда, уходит жизнь от матери. Ей больше не для кого жить. Мой младший сын в меня пошел. Он ничем не обделен, а старший — мое горе. И плачет душа по Аслану. Мой сынок стал мне чужим. За что беда такая свалилась на меня, сама не знаю. Ночами молюсь за него. Но не слышат на небе, и мучается мой старший, живет, не видя радостей, себе и другим во зло. Я все хотела родить дочку. Но не успела, или не повезло. Вот и будешь за нее. Не пугайся квартирантов, они — чужие, ты, своею стань…
Ляна вытерла слезы и до самого вечера рассказывала Кате о себе и своей семье.
— Мы дружно жили. Не то, что другие, наши деревенские. Никто не пил, не ругался и не били никого. Некогда было. Все работали. Бабуле даже присесть некогда. То в сарае со скотиной возилась, то в огороде. Я в доме управлялась. Уборка, постирушки, готовка, все на мне лежало. Помогала брату на сенокосе. Короче, никто без дела не оставался. Но меня в деревне не замечали. Другие уже с ребятами встречались, со своими, деревенскими. А у меня никого… Наша соседка Наташка, толстуха и лентяйка, а и та не осталась одна. На меня никто не оглядывался. Хотя к брату много ребят приходило, никто не замечал и Борька называл меня недотепой.
— Это за что так? — спросила Катя.
— Он говорил, будто от девки ничего не имею. Как гладильная доска, ни спереди, ни сзади.
— Рано было, мала! У всех по-разному идет развитие. А потом это не главное, — не согласилась женщина.
— Зато бабуля, случалось, нарядит меня в свой сарафан на праздник, какой с молодости в сундуке хранился, платком подвяжет и говорит:
— Красавица наша! Ну, чисто лебедушка…
— Сарафан на мне как на вешалке мотался. Бабуля в девках, что пышка была, куда мне до нее с моими костями. На себя в зеркало не хотелось смотреть. Я в мамку пошла телом. Она тоже дробной была. И кроме отца не знала других мужиков. Без бабьей доли жила, как кобыла работала, никакой радости от судьбы. Ни света, ни просвета, одни потемки. У нас дома, что праздники, что будни, всегда одинаково проходили. Другие хотя б на Рождество отдыхали, веселились. А у нас всегда лоб в поту, а спина в мыле. В постель валились, а не ложились. Но дел не убывало. Все старались вылезти из нужды. Другие спокойно жили. Не рвали задницу на огородах, не вкалывали в праздники, отмечали их, отдыхали и живут не хуже чем мы, все живы и здоровы, никто не помер, не сгорел и не повесился. И только у нас все через жопу. Но почему Боженька всю нашу семью горем наделил? Ни у кого не было светлой доли?
— Скажи, а ты крещеная? — спросила Катя.
— Бабка сказала, что крестили меня зимой, в лютый холод, незадолго до Крещенья Господня. Я очень простыла и еле выжила. Крестные мои тоже померли. От самогонки. Перепились, и к утру их не стало. Первач слишком крепкий был. Так вот и осталась вовсе одна. Ни родни, ни доли, всем Бог обделил, — устало присела на кухне, выронила из рук тряпку.
— Непутево жили вы. По праздникам Господним кто работает? От того наказывались. И сколько ни работали, все не впрок шло. Неужели твоя бабка греха не боялась, ведь Божьи праздники почитать надо!
— Откуда она про них знала? В ее время в церкву ходить не позволяли. Меня крестили крадучись, чтоб никто не видел. А мамка вовсе некрещеной прожила. И ни в кого не верила. Только на свои руки полагалась. Во всем доме одна икона была в бабкином углу. Одна она в пожаре уцелела. Ее Борька себе взял. Когда брата схоронили, невестка не отдала икону. Сказала, что себе на память оставит.
— Зря она это сделала! Плохую службу ей сослужит та память. Не порадуется баба… Не для нее она в огне уцелела. Слышала я о таком. Тоже дом сгорел, в войну. Икона уцелела. Никто ее не увидел, а соседский пацан приметил и взял себе. Домой принес и в углу на чердаке спрятал. Вскоре бабка умерла, хотя не болела. Приснилась внуку мертвой и все просила икону в церковь отдать. Внук не послушался и спрятал икону поглубже. Но через месяц умер дед. И тоже просил внука отдать икону в церковь. Но и тогда не подчинился. Испугался, лишь когда от большой семьи одна мать у него осталась. Но ни одного брата и сестры не уцелело. Схватил икону тот мальчишка и с нею в церковь бегом прибежал. Отдал ее батюшке, рассказал про все случившееся. Тот и ответил, что иконы, уцелевшие в пожаре, нельзя держать в доме, беду принесут. С ними только покойников отпевать можно. А крестить или венчать уже нельзя. Несколько лет такие иконы должны быть в церкви, пока с них горе не сойдет. Но и тогда забирать в дом не стоит.
Катя с Лянкой так и не заметили, как наступил вечер и с прогулки вернулся Мишка с девчонками. Они принесли мороженое, угостили бабу и Лянку, рассказывали, что увидели, делились впечатлениями.
— Мы даже на фоникулере покатались!
— В зоопарке были. Как там здорово!
