Тонкий лед

граждан. Вот так-то и теперь, не упомяни начальство в числе пациентов, не скажи об их болячках, и теперь бы со старухой на печке грелся. Дернул его черт за язык! — посетовал Егор.

—  

А кроме тебя он лечил кого-нибудь из адми­нистрации зоны? — спросил Соколов.

—  

Дед надо мной сжалился, другим просил не го­ворить, мол, едино не возьмусь помочь. Итак наказан до самой смерти. До воли уже, говорит, не дотяну. Я, еще будучи у вас трижды, обращался в прокурату­ру, просил посмотреть дело деда, но не убедил. О про­куроре тоже упомянул журналист в интервью. Тот и теперь помнит, скрипит зубами. А Кондрат всю веру и тепло, жалость к людям потерял. Плохо это и обид­но,— умолк Егор.

—  

Что, если попробовать и мне к нему подва­лить?— подумал вслух Соколов.

—  

Тебе зачем?

—  

А Медведь?

—  

Он реальные болячки лечит. Сам слышал! Косорылость, нестоячку, а у тебя — чертовщина! Слышал, у него даже травку конфисковали? Чем тебя исцелит? Сходи к психиатру. Там без промаха,— убеждал Кась­янов.

—  

Федор Дмитриевич, я полгода по врачам ходил. А толку? Они ничего не признавали. Говорили в один голос, что здоров. А я чувствовал, что живу на пределе. Думал, свихнусь. И если б не дед, точно в психушке оказался бы,— не выдержав, вмешался Платонов.

«Возьмется ли он мне помочь?» — задумался Со­колов. Глянув на Егора, спросил:

—  

Ты обо мне можешь попросить Кондрата? Я сам не хочу рисковать. Отказав мне, он и тебя не послуша­ет. А так, когда через тебя, все же шанс остается.

—  

Хорошо! Договорились! — согласился Платонов.

—  

Стебанутые вы оба! Одумайтесь, к старику на­вострились, к зэку! Ждите, он поможет...

—  

Так ведь вылечил меня! — напомнил Егор.

—  

Не верю в них! Если был сильным знахарем, почему не может воздействовать на прокурора?

—  

Федь, не фузи примитивщину. Ты не веришь и не надо, но и нам не мешай. Не вяжи руки. Что мы теряем? Ничего! А вдруг получится? Если перестанем верить в чудо, оно и не случится. А я с детства люблю сказки, может, потому и нынче смотрю и очень уважаю муль­тики.

— 

Да вы сами психи, оба ненормальные! — качал головой Касьянов.

— 

Ладно, пусть мы — шизики! А ты жизнерадост­ный рахитик, отморозок замороченный! Не клевал тебя в задницу жареный петух, потому не поймешь нас. Но завтра с утра отпусти ко мне Егора. Если хоть немного считаешься со мной как с человеком, если дорога тебе моя жизнь,— попросил Александр Иванович.

— 

Договорились! Приедет. Кстати, не считай меня совсем кондовым. Я тоже кое в чем волоку. Все зимы пью таежный сбор вместо чая. Тебе предлагал много раз, ты слушать не стал. А ведь мое тоже лечит про­студу и головную боль, желудок и кишечник, сердце и суставы,— хвалился Федор Дмитриевич, признавшись невольно,— вот когда на пенсию выйду, пасеку заведу. Займусь пчелами. Мед стану качать, внуков баловать. Самое стариковское дело, серьезное и прибыльное.

—  

Не загадывай, доживи сначала,— отмахнулся Со­колов.

— 

Я мечтаю, может, получится...

— 

Ну, да! Если в твоем гареме ничего не случится.

—  

Почему гарем? Я там не отметился ни разу. Не грешен!

—  

В гареме есть хозяин. То его воля как им управ­лять,— подморгнул Соколов Егору.

Тот смутился, покраснел.

— 

А вот Платонов с тобой не согласен. Нельзя из зоны лепить монастырь. Бабы должны всегда помнить, кто они! Верно говорю? — потянулся к Егору и выта­щил из кармана куртки Зоин платочек.

— 

Женщина появилась у дружбана! Но почему-то прячет, не хочет знакомить. Верно, уж очень красивая! Боится, что уведем! — смотрел Соколов вприщур на Егора.

Тот не знал, куда деваться от пронзительного взгля­да. Не понимал, как попал Зоин платок в карман его куртки? Платонов краснел, не находил ответа.

—  

Молчишь? А почему? Или секрет имеешь от нас? — удивился Касьянов.

—  

С замужней флиртуешь? — спросил Соколов.

Егор отрицательно замотал головой. Слова застря­ли поперек горла.

—  

О! Да это не просто платок, в нем ключ от квар­тиры. Видишь, булавкой пристегнут. Это уже что-то. Имеешь успех у женщины, если тебе такое доверили!

Ни соврать, ни выкрутиться. Платонов сидел слов­но на горячих углях голой задницей и мысленно ругал Зойку последними словами.

—  

Скажи хоть, кто она? — настаивал Соколов.

Егор молчал.

—  

Чего заткнулся? Или с кем-то из зоны спутал­ся? — нахмурился Касьянов.

—  

Да нет же, нет! — вырвалось отчаянное.

Федор Дмитриевич разулыбался.

—  

Пронесло!

—  

Чего ж скрываешь? — не отставал Соколов.

—  

Пока рано говорить, да и не о чем. Между нами ничего.

—  

Не темни! Ключи от дома чужим не дают и не доверяют. Мы с Федей тертые, побывали в передел­ках. И эта ситуевина нам тоже знакома. Колись, дружбан! Сам скажи,— предложил Александр Иванович.

—  

Ну, это мое личное дело. Она мне — не жена. Таких еще сколько будет. О каждой докладывать дол­жен?— упрямился Егор.

— 

Ты где работаешь? Под кобеля откосить хочешь? Мы ли тебя не знаем?— усмехнулся Соколов.

—  

Ну, что вам от меня надо? Я же не лезу к вам в души! — взмолился человек.

—  

А кто в твою суется? Пойми, если оступишься, больно будет не только тебе, а всем нам.

—  

Она уже вольная! Отбыла свое ни за что,— рас­сказал о женщине все, что знал.

Касьянов слушал молча, уставившись в огонь костерка, изредка подкладывал сухие ветки, ждал, когда вскипит чайник.

Александр Иванович сидел на пеньке, сцепив руки до бела. Изредка качал головой, о чем-то напряженно думал, вслушивался в каждое слово Егора, Не пере­бивал. Когда Платонов умолк, Федор Дмитриевич ска­зал задумчиво:

—  

Если решишь остаться с нею, сложности тебя, конечно, не минуют и через годы. Ты это знаешь сам. У нас легко получить спецотметку в паспорт, а вот смыть ее попробуй.

—  

Федь, не в том беда. Тут милиция пошла б на­встречу. Есть свои мужики, надежные, быстро б очис­тили. Но Егор в нашей системе до пенсии, а значит, здесь, в Поронайске вынужден жить. В городе, мне вам не говорить, все друг друга знают с отметками и без них. Один есть выход: уехать на материк. Но это нереально. На новом месте все заново придется на­живать и устраиваться. Как сложится, куда возьмут и кем, какая зарплата, а главное, сколько лет служить до пенсии? Вдвое больше! А