Тонкий лед

не интересовался, не помо­гал! Кто ты после этого? — сверкнула злоба в глазах.

— 

Делай скидку на возраст. Тогда сам не стоял на ногах, а потом ты уехала, не оставив адреса. Где мог найти тебя?

— 

Детские отговорки! Они простительны зеленому пацану. Если ты не стоял на ногах, зачем лез ко мне, брал силой? Как назойливый кобель плелся следом повсюду? Добившись своего, исчез бесследно. Только гнилые козлы поступают вот так. Если б ни снотвор­ное, я никогда не была бы с тобою и совсем иначе устроила бы свою судьбу. Моего ребенка никто не называл бы нагулянным, а меня — подстилкой. Ты искалечил наши две жизни! Кто ты после этого? Сме­ешь обливать грязью сына? Он много лучше и чище тебя!

—  

Ты для того позвала меня, чтобы устроить скан­дал здесь, в кафе? Ты здорово просчиталась. Я не участник твоего спектакля, ищи другого партнера! — резко встал, пошел к двери размашистым шагом.

Но на самом выходе Екатерина догнала, вцепилась в Егора обеими руками:

— 

Егор, прости мою несдержанность.

— 

Отстань!

— 

Нам нужно поговорить.

— 

Ты сказала все! — человек выдергивал руку.

—  

Егор, отыщи в себе отца, хоть раз в жизни! И я бу­ду молиться за тебя!

— 

Хватит! Я уже сыт по горло упреками!

—  

Не будем о прошлом. Забудем его. Ну, подожди! Куда же ты?

— 

Домой.

— 

Давай поговорим! Ведь он и твой сын!

— 

Так что с того? О чем ты просишь? Я сказал, ничем не могу помочь Ромке!

—  

Можешь, Егорушка, родной, единственный! Толь­ко ты можешь спасти его! — встала на сырой песок коленями, преградив путь человеку

Платонов остановился в растерянности:

—  

Что ты придумала?

—  

Все просто! Даже очень просто. Я сделаю для Ромки справку, что у него неизлечимая болезнь, будто она инфекционная, опасная для окружающих. И сына спишут домой. Тебе только врачу подсказать, чтобы он признал содержание сына в зоне опасным для окру­жающих, а наказание нецелесообразным в связи с бо­лезнью...

—  

Кто тебе навешал на уши эту глупость? Или ты забыла, что Роман получил не срок, а пожизненное заключение! Его из зоны не вырвать справками! Если у него и впрямь обнаружат заразу, поместят до самой смерти в одиночную камеру, где он никому не опасен.

—  

Но ведь это твой сын!

—  

И что с того? Он осужден не мною! Я не могу ему помочь. Пожизненное заключение исключает осво­бождение по болезни. Он умрет в зоне,— говорил Пла­тонов.

—  

Егор, но ради тебя могут сделать исключение! Я увезу Ромика к своим. Они переехали в Белорус­сию. Он больше никогда не приедет на север, и даже не покажется друзьям. Будет жить в деревне, тихо как мышонок и благодарить тебя до конца, что ты спас ему жизнь.

—  

Подумай, что предлагаешь! Если б не отменили расстрелы, Ромку давно шлепнули б. И говорить было б не о ком, но он живой. Живой покойник! Он никогда не сможет выйти на волю. Если только Генеральная прокуратура опротестует приговор суда, но такого не случится. Я смотрел уголовное дело. Там нет ни ма­лейшей надежды!

—  

Неужели мы с тобой вдвоем ничего не сможем сделать для нашего сына? — заплакала женщина.

—  

Поздно, Катюха! Жаль мне тебя, но врать не буду. Сам работаю в этой системе и говорю, как есть.

— 

А если выкупить Ромку?

— 

Как? — опешил Егор.

— 

Да очень просто, за деньги!

—  

Ну, тогда мы с тобой будем видеться каждый день, причем несколько лет подряд.

— 

Ты хочешь помириться со мной?

—  

Размечталась! Тебя за взятку упекут в нашу зону, лет эдак на семь.

— 

Тьфу! Типун тебе на язык! Придурком был, им и остался. Я всякие ходы, варианты предлагаю, а ты высмеиваешь. Ну, ведь убегают же из зон уголовники? Не всех ловят. Некоторых, правда, стреляют, а потом пишут родным, что убит при попытке к побегу. Может, нашего вот так списать?

—  

С Сахалина и покойники не сбегают. Их креми­руют, при чем в присутствии комиссии. Здесь без до­кументов ни шагу.

— 

Документы Ромику я сделаю. Это тебя пусть не тревожит,— обрадовалась Катя.

—  

Пойми, пустая это затея. Осужденные на пожиз­ненное содержатся под особым надзором. Не надейся впустую.

—  

Нет в тебе жалости, потому что не растил его. Не любил сына, не болел за него! А для меня он всегда останется моим малышом, самым лучшим на свете!

— 

Давай закончим эту тему! — предложил Пла­тонов.

—  

Какой ты холодный! У тебя есть свои дети?

—  

Конечно, дочка! Уже взрослая, учится в медин­ституте. Она теперь с матерью на материке живет, но по окончании приедет работать сюда, в Поронайск.

— 

Так ты один живешь? — удивилась Катя.

— 

С тещей.

—  

Совсем козел! С тещей! Вовсе отморозок.

—  

Она скоро замуж выйдет. Нашла себе человека, хотят жить вместе. Она замуж, а ты опять один?

—  

Дочь скоро вернется.

—  

Тоже выйдет замуж,— усмехнулась Екатерина.

—  

Видно, ни всем в этой жизни суждено быть сча­стливыми.

—  

Тебе никто не виноват. Свое ты погубил сам, теперь винить некого.

—  

Я был счастлив, Катя! Не с тобою, с другой жен­щиной, но не ценил. Казалось, что жил правильно, не изменял, старался для семьи, но мало тепла было от меня. Когда спохватился, уже поздно: она уехала к дру­гому. И я понял, почему она бросила меня. Я сам ви­новат. Тамару упрекнуть не в чем. Я снова наказан одиночеством.

Егор сидел на валуне, стылом как сиротство. На душе горечь от безысходности, никаких надежд на бу­дущее.

Вот она сидит рядом как подбитый воробей. Когда- то в юности увлекся ею, но страсть оказалась корот­кой. Не успев разгореться, погасла, рассыпалась в пе­пел. Не нашел Егор в Кате шарма, магнита, который держал бы за душу. Одной внешности оказалось мало, может, потому и не вспоминал, что не запала в душу и не запомнилась.

Не сложилась у нее судьба. И не потому, что имела ребенка. Других баб с оравой ребятишек в жены бра­ли. Катьку обходили, не задерживаясь. Конечно, мужи­ков имела. Даже немало, но все ненадолго, как тран­зитные пассажиры, уходили они от бабы без оглядки и сожалений. Оттого и Роман растерялся средь мужи­ков, которых приводила в отчимы. Их было так много, но ни одного из тех, кто