не имела. С родней мужа в Минске отношений не поддерживала. Единственному сыну дала имя Арарат. Вступив в комсомол, сын изменил свое имя и стал Авангардом. Это он сделал накануне окончания школы в Ереване. Уехал поступать в Минский медицинский институт. В Минске следы Авангарда терялись. Удалось установить только, что медицинский институт он окончил и остался работать в Минске. Вероятно, жил у родственников отца. Их установить не удалось. Известен только один Евдокимов с таким же отчеством, как и у отца Авангарда. Этот до войны работал фельдшером. В годы оккупации служил в немецкой комендатуре. Был казнен партизанами в 1943 году.
После смерти матери Авангард Евдокимов дом продал. В одной из сберкасс Еревана удалось найти невостребованный вклад на его имя. Сумма вклада эквивалентна стоимости дома. Скальп не работал. Квартирная хозяйка отзывалась о Скальпе, как об интеллигентном, воспитанном человеке. Квартирную плату отдавал аккуратно, ровно за месяц вперед. По словам хозяйки, квартиранта часто мучали ночные кошмары. Тогда до хозяйки доносились из комнаты квартиранта выкрики на каком-то иностранном, как она поняла, языке. Хозяйка запомнила некоторые слова: ксива, падло, мурло, клифт[2]… Когда хозяйка однажды спросила на каком языке он говорит во сне, квартирант ответил, что во время войны попал в немецкий концентрационный лагерь, а там были люди разных национальностей, которые для удобства общения пользовались своего рода эсперанто[3]. Квартирант, когда бывал дома, держал дверь своей комнаты запертой на внутренний засов, который сам приделал. Когда отлучался, закрывал свою комнату на ключ. Гостей не принимал. Женщин не приводил. Отлучался иногда на несколько дней. Когда хозяйка однажды из любопытства спросила, куда это он исчезает, квартирант в шутливом тоне сказал, что ищет невесту. Писем квартирант не получал. Просил хозяйку никому, кто бы его ни спрашивал, не говорить, что он здесь живет. Это, как призналась хозяйка, было и в ее интересах, так как прописать квартиранта она не могла, да и он сам на этом не настаивал. Однажды, как вспомнила хозяйка, квартиранту позвонила женщина. Это была Ануш. Хозяйка ее никогда не видела, но заочно знала по предыдущим редким телефонным звонкам. Хозяйка позвала квартиранта к телефону, установленному в прихожей. Поговорив с Ануш, квартирант ушел. Вернулся бледный, взволнованный. Попросил хозяйку сказать, если придет женщина или рослый грузный мужчина, русский, что он — Авангард уехал в другой город. Насовсем. Куда — она, мол, не знает. Хозяйке этот случай запомнился еще и потому, что квартирант после этого отсутствовал две-три недели. Когда вернулся, спросил, не приходил ли кто-нибудь справляться о нем. Когда узнал, что нет — повеселел. Даже угостил хозяйку коньяком. Объяснил, что Ануш обманула его, сказав, что не замужем. А оказалось — у нее ревнивый муж, с которым по вполне понятным причинам квартиранту не хотелось встретиться. На вопрос, не вызывал ли квартирант у хозяйки подозрений своим поведением и образом жизни, она ответила, что нет, поскольку он аккуратно платил. А остальное, дескать, ее не касается. Хозяйка сообщила также, что 15 марта Евдокимов дал ей квартирную плату за апрель. Хозяйке запомнилась дата потому, что 16 марта был день рождения ее подруги. И хозяйка попросила Евдокимова дать ей квартплату вперед, не в конце прожитого месяца, как обычно, а сейчас, чтобы ей было легче купить имениннице достойный подарок. Квартирант, по словам хозяйки, вечером того же дня, 15 марта, ушел и больше не появился. Хозяйка решила, что квартирант, давший деньги вперед, обязательно вернется, тем более, что вещи он не забрал. Поэтому она не придала значения столь длительному отсутствию квартиранта. И даже была рада, что теперь по утрам ей не нужно варить для него кофе, как это она делала обычно.
Обыск в комнате Евдокимова не дал почти ничего. Все личные вещи Евдокимова умещались в одном чемодане. Кроме справки об освобождении из места лишения свободы и тысячи рублей, в чемодане были только чистое белье и одежда.
Жившие в одном дворе с Евдокимовым соседи не сообщили ничего такого, что бы заслужило внимания. Отметили только, что он производил хорошее впечатление аккуратностью в одежде и вежливостью.
Послать ли в Ереван фотоснимки Мухи, Клеща и Трубочиста, чтобы Геворкян из уголовного розыска организовал предъявление их для опознания в аэропорту, на вокзале, в гостиницах и в других местах, где поселенцев могли запомнить? — спрашивал себя Яровой. И решал: нет. Рано. У всех троих пока есть твердое алиби. Нельзя так поспешно поднимать на ноги весь уголовный розыск. Ведь не исключено', что Скальп убит кем-то другим или другими. За пятнадцать тысяч, которые выслал в Одессу Беник, можно купить услуги нескольких убийц. То-то он так нагло держится.
И это — новая реальная версия…
РЕВИЗИЯ ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ
Следователь пришел в контору лесхоза к концу рабочего дня. Но здесь этого не чувствовалось. Люди были заняты каждый своим делом и совсем не обратили внимания на вошедшего. Директор лесхоза ставил на карте района какие-то загадочные значки и говорил мужчине, который с ноги на ногу переминался:
— Эти сведения я получил сегодня. Смотрите, сколь серьезно больна тайга. И сколько развелось вредителей. Гусеница-древоточец — на площади третьей части наших участков, я уж не говорю о тле, майских жуках, гусенице мохнатой! Эти только в Ныше — около ста
гектаров леса заразили. Пора с этим кончать. Я вас прошу. Но без всяких гексахлоранов и дуста. Не то всех зверей и птиц в тайге загубите, — говорил директор.
—
А как иначе?
—
Слабый раствор медного купороса нужен. Вы же понимаете, что мы, кроме охраны леса, принимаем для консервного завода от населения грибы, ягоды, орехи, а для аптек лекарственные травы. Вы понимаете, нам нужно избавить от опасности отравления не только птиц и зверей, а и людей. Их — в первую очередь.
—
Здравствуйте! — подошел Аркадий к директору. И назвался.
—
Здравствуйте! — ответил тот, глянув на Ярового открыто, добродушно.
—
Як вам за консультацией, помощью и советом, — сказал следователь.
—
Вы за помощью? Впервые слышу, столь далеки вы от нашей специфики, что я не знаю, смогу ли быть вам полезен.
—
Это ваше и наше общее дело.
—
Пожалуйста. Располагайтесь где вам удобно и поговорим.
—
Я
не помешал вашему разговору? — оглянулся Яровой на второго человека, все еще топтавшегося у стола.
—
Нет. С ним мы все закончили. Обсудили. — Директор сел напротив Аркадия и представился:
—
Зовут меня — Евгений, фамилия — Павлов. Зовите, как вам удобнее.
—
Я по поводу Адо-Тымовского леспромхоза.
Павлов побагровел. Но взял себя в руки. Закурил.
Яровой продолжил:
—
Был я в конторе леспромхоза, имел беседу с руководством. Говорил и с вашим лесником. И знаете, решил я кое-что и у вас выяснить. В чем дело? Почему у вас, у двух, можно сказать, смежных организаций, возникли такие натянутые отношения?
—
Иными они и на могут быть. Лесорубы, я так понимаю, в наше время должны стать в тайге не просто заготовителями, потребителями, а и добрыми хозяевами леса, его друзьями. Этого, к
сожалению, не получается. Ради объективности скажу, что в молодости сам работал лесорубом. Потом закончил институт. Как видите, работаю в тайге. Но и тогда, в молодости, я знал, что тайгу нельзя, даже преступно, выражаясь вашим юридическим языком, обирать дочиста. Отнимать у нее все. Это же откровенный разбой, а не работа. Вы посудите сами, есть там у них отъявленный головорез — бригадиром работает. Поселенец. Сидел за убийство. А его вальщиком поставили. Так он — варвар и здесь
Вы читаете Утро без рассвета. Сахалин
