не поверь в чудесную помощь, из таких передряг сухими и невредимыми уходили, что сами удивлялись. Глядя на нас, и другие капитаны позвали священников освятить суда. И образ Бога над головами закрепили. Так с тех пор и на их пароходах жизнь пошла без бед. Ни судам урона не было, людей в море не смывало никакими штормами.
Юлька слушала внимательно.
— Знаешь, у нас на судне большой кот прижился. Приблудился сам. Мы его Боцманом назвали и оставили у себя. Он скоро общим любимцем стал. Мышей отлавливал отменно и никогда не шкодил, не бегал по столам, не воровал, не пакостил. Свои дела справлял в гальюне как заправский мужик. И очень любил рыбу. Бывало, закинем трал в море, Боцман уже трется
о сапоги, просит, чтоб его не забыли. Только выгрузим рыбу, кок первым делом коту поесть даст. Тот с поваром корефанил. Женил его! — рассмеялся Прохор, вспомнив.
— Как это кот мужика женил? — не поверила Юлька.
— Да очень просто. Пришли на склад за продуктами. Боцман за нами увязался, кока одного не отпускал никуда без себя, даже у гальюна его ждал. А тут и тем более за нами поскакал. Мы думали, что его к кошкам приспичило. Ведь уже большим стал, в настоящего мужика вырос. Но Боцман свое на уме держал, — рассмеялся Прошка гулко и продолжил:
— Мы пришли на склад и рты разинули от удивления. Какая красивая девушка работала там кладовщицей. Пока мы в себя пришли, Боцман уже у нее на руках освоился и вылизал ей всю шею, руки. Та пищит, щекотно, а кот хозяина зовет. Когда кот с кладовщицей познакомился, кот успокоился. Вот так несколько раз даже на свиданье вместе ходили. Потом повар женился, но Боцман после свадьбы вернулся на судно, не захотел жить в городе. Не предал нас. Так вот поверишь, даже капитан, на что не любил кошек, Боцмана уважал за верность и порядочность, за ум его. Он каждое слово понимал. Никто кота не бил и не ругал.
— А куда он делся, когда ты ушел?
— На судне остался. Кошки не для людей, они дому верны. Это собаки за хозяином пойдут в огонь и в воду, жизни не пожалев. Коты свое жилье не бросают, ему верны. Только умирать уходят на берег, как все живые.
— Но бывает, что люди гибнут в море.
— Оно их мертвыми выносит на берег. Отняв души, тела возвращает. Так всегда случалось. Люди — порожденье земли. Море их не считает своими. Но Боцман любил море. Тосковал когда на ремонте подолгу стояли. Все сидел на берегу и кричал.
— Рыбы просил, — улыбалась Юлька.
— Нет! Ему приносили рыбаки с других судов. Голодным никогда не оставался. Видно, кот, как рыбаки, тоже болел морем и не мог жить без него.
— Бабулькин кот мясо любит. Но мышей не ест. Поймает, задушит и на порог положит для отчета, что не зря хлеб ест. Тоже не без хитрости зверюга. Птицу поймает, целиком съест. Только кучку перьев оставит. Бабка ругает, он отворачивается. Не хочет слушать базар. Все равно на завтра по-своему сделает.
— А веришь, на этот родник даже птицы прилетают лечиться. Особо весной, после долгих перелетов. Я сам их здесь часто видел.
— Наблюдательный ты человек, — похвалила Юлька.
— Прохор! Поехали! — услышали оба голос Никиты с дороги.
— Ой, точно, мы же за рыбой едем! — спохватился Прошка. И набрав в канистру воду для Анны, подхватил Юльку и заторопился к машине почти бегом.
Дважды закинули сетку мужчины. Но рыбы поймали немного.
— Возьму для Аннушки, пусть уху сварит. Остальное тебе. На первый случай хватит. Видно вода не прогрелась, вот и нет улова. Попозже приедем, — сказал Прохор.
— Наши уже здесь отметились, выскребли все, что было! Хвалились участковый и фельдшер, будто по ведру карпов взяли. Там егери не сидели сложа руки. Лесники хвалились, мы позднее всех приехали, потому остатки достались, — бурчал Никита.
— Будет тебе скрипеть. Все ты чем-то недоволен. Не порти настроение, ведь на природе побывали, — осек Прохор.
— Я эту природу каждый день, с утра до ночи хлебаю. Это тебе она внове, а меня до горла достала. Вон, домашние запилили, что пора картоху посадить, а мне все недосуг. То твоих стариков-гвардейцев с печек выковыривал, теперь на озере время потеряно, — скулил жалобно.
— Не хнычь, завтра приеду и помогу, не грузи! Все понял!
Никита сразу повеселел. И перестав жаловаться на весь свет, рассказал:
— Вчера Вальку Ткачеву встретил в магазине. Аж не признал враз. На башке кудряшки, как у овцы, рожа в краске, ресницы слиплись от туши, и на пальцах маникюр. Меня смех разобрал от такого парада. Я и спроси дуру, куда это она намылилась? Валька и ответила, что на работу ее взяли на время выборов, будет ходить по домам и переписывать всех сосновцев поименно. Я и спроси, мол, разве без обхода не помнишь? Ведь тут родилась, еще при Иване Грозном, к Суворову на свиданки бегала на гумно. Так она, стерва толстожопая, в макушку мне бульдогом вцепилась и орет дурным голосом:
— У меня столько мужиков не было. Я со своим законным живу. Чего порочишь меня, свинячий выкидыш?
— Ну, я и сказал ей, что она, тундра непроходимая, учебник истории в руках не держала. И кто ее направил на работу с людьми? А она, та Валька, визжит, заходится. Никого не слышит. Аж милицией грозить стала. А что если участковый тоже о царе Иване Грозном и полководце Суворове ничего не слыхал никогда. Они ж меня и впрямь в обезьянник на пятнадцать суток упекут за оскорбление чести и достоинства женщины! Валька этим грозила. У ней в заднице больше, чем в голове ума.
— Не связывайся ты с дремучими! — смеялся Прохор.
— Та пещера в коммунхозе счетоводом лет пятнадцать проработала, покуда ее компьютером заменили. Перестала быть нужной, ну и сократили. Так она в суд подала! Во додула!
— На кого? На компьютер?
— И на него, и на начальника! Целых полгода жалобы строчила. Даже мавзолею Ленина писала, как ее обидели.
— Ну и что ей ответили?
— А ни хрена! Говорят с дурдома приезжали к ней, хотели обследовать, но она не открыла, не пустила в дом.
— Значит, не совсем дура! — смеялся Прохор.
— Между прочим, она твоя соседка, самая близкая. Рядом живет!
— Чур меня, чур! Только этого не хватает! — делано испугался Прохор.
— А с другой стороны у тебя, того не легче, бывший десантник прижился. Нынче он на пенсии. Ему в городе жить нельзя. Ему не врачи, сами менты велели в деревню уехать, навсегда и подальше.
— Почему? — удивился Прохор.
— Во всех городских драках засветился. Особо на базарных погромах, как все десантники. У него кулаки раньше головы срабатывали. И знаешь, что отмочил?
— Скажи!
— На день десантника так напился, что в фонтане напротив администрации города голиком, как есть, купался. Когда отловили, он дурным голосом орал:
— Братаны! Бей «духов»!
— Видать совсем заглючило мужика, — вздохнул Никита сочувственно.
— Это ты о Сашке?
— О нем!
— Ну и трепач ты, Никитка! И за что человека позоришь? Он же в Афгане воевал. Получил контузию, несколько раз был ранен, сам возвращался к ребятам. У него полно наград и чистейшая биография. Ну да! Не дождалась жена, ушла к другому. Где-то легла дополнительная боль. Вот и срывался. Живой человек, понять можно. Поколотил своего соперника. Но когда тот попал в больницу, не поспешил Санька занять в постели той бабы освободившееся место и не пришел к ней. Не предложил наладить отношения, даже когда узнал, что ей на него пришла похоронка. Так и сказал себе, коль не дождалась, значит, не любила. Сумел
