Слышь меня? В шею никто не гонит, — приметила хорошее настроение Юльки и, став к печке, заканчивала готовку, мудрила над кипящими кастрюлями и чугунками, заодно говорила с внучкой:
— Ты приметила женщину, какая вечером у меня была?
— Нет, не обратила внимания.
— Она в Сосновке уже не первый год живет, почитай лет пять серед нас мается. Как на пенсию вышла, так и переехала из города, дом купила, единой душой в нем живет. Никакой родни во всем свете. Устала от шума и городских забот, от назойливых соседей и нахальных друзей.
— А муж, дети куда делись? — удивилась Юля.
— Никого нет, и не было.
— Как так? Ведь женщина!
— Она для себя жила. С любовью не повезло. А ведь была она. Любили друг друга с самого первого курса. Оба геологи. Он предлагал перед окончанием пожениться, так решила с год повременить, накопить на громкую свадьбу. Так-то и порешили меж собой. Хотя у обоих родители не из бедных, предлагали не откладывать. Да разве свои мозги вставишь? Так вот разлучились. Он с отрядом уехал в экспедицию, ее в лаборатории оставили. А дело по весне, до самой поздней осени расстались. Тамара эта даже не сомневалась, что вернется к ней ее Мишка. Но одно не учла, что в экспедицию с ним отправили молодых девчат. Все красивые, веселые, озорные. Тамара против них серая мышка. Сутулая, низкорослая, волосы редкие, морда серая, а и сама скучная. Короче, сущий научный сотрудник, без живинки и смеха. Рядом с нею никто не мог работать, засыпали вскоре. Какой там приударить, никто не оглядывался на девку. Она в аспирантуру готовилась поступать. А Мишка совсем иной был, живой человек, веселый, настоящий геолог. Вот так-то и прилипла к нему девчонка из отряда. Ее поварихой взяли сразу после школы. Здоровая деваха, как кобылка возле Мишки завертелась. Все вечера у костра рядом с ним сидела. То голову на плечо ему положит, песню споет, обнимет, одежку простирнет, так-то вот и приучила к себе. Чего удивляться? Деваха красивая, так и соблазнила человека, пустила в свой спальный мешок, раз да другой. Мужик вскоре и вовсе привык. Хоть и образование только среднее, зато хорошо готовит, хозяйка отменная, как баба ласковая, чего еще нужно? А к осени выяснилось, что уже беременна. Тут уж ни до раздумий. Тамарка, какая ждала Мишку в городе, за все годы так и не поддалась, невинность до свадьбы берегла. Ну, а та девка без стопоров. Понравился ей Мишка, она и не раздумывала. Когда в город воротились, Томка подбежала к жениху, тот вместо привета указал на свою подругу и предложил:
— Познакомься! Она моя жена! — а сам к мужикам отошел в сторону, решил посмотреть, что будет. Во, змей! — рассмеялась Аннушка.
— Ну, Томка на соперницу налетела мигом. Горло шире выварки, когти хотела в ход пустить. Да только девка не дурней оказалась. Не зря ее ноги из ушей росли. Как поддела на свой сорок второй, Томку в стену вписала, да так, что та еле встала. Но снова в драку бросилась. Мишка последним шансом был, уступать его не хотела. Уж как только ни орала на соперницу, последними словами обзывала, но не помогло. Не вернула жениха. Так вот осталась одна, в невестином платье до самой старости. Его она сберегла.
— А ее жених где?
— Он и поныне с той бабой живет. Двоих детей вырастили. Оба сыновья. Своих детей уже заимели. И все счастливые. Томка с Мишкой шесть лет дружили, все планы на жизнь будущую строили, все обсчитали. Ан не повезло. Увела девка жениха из-под носа, насовсем отняла. А Томка в соломенных невестах прокоротала. До пенсии кое-как доскрипела и смоталась в Сосновку, чтоб не видеть Мишку, тот здоровался, но не больше того. Томку нынче болезни одолели, но рядом никого. Кроме диплома ничего нет. А он что, бумага! Плачет горькими и теперь. Но все потеряно. И жизни не увидела. Другой мужик не подвернулся. Сватались к ней, да не согласилась, потому, как у них высшего образования не имелось. Так вот и помрет глупой. В старых девах осталась. Жалко, но мозги не лечатся, да и поздно уже, — посетовала Анна.
— Ты ей ничем не помогла?
— Что смогу? Жизнь заново не перекроишь. Бабе помимо гордыни, пониманье нельзя терять, душевное тепло. Без него, хоть десяток дипломов имей, человек не состоится.
— Кого это к нам несет? — оглянулась Юлька, заслышав торопливые шаги под окном. В дверь без стука влетел Никитка:
— Аннушка! Скорей помоги! Спаси Прошку! Сердце у мужика заклинивает!
— Чего ж фельдшер не поможет?
— Косой он! С вечера напился. Да и что сумеет? Кто ему доверится? Давай быстрее! — торопил бабу. Та собрала в сумку пузырьки с настоями, бутылки, взяла какие-то свертки с кореньями и выбежала из дома.
Юлька с тревогой ждала ее возвращенья. Смотрела на часы. Время шло медленно.
— Живой ли он? Успела ли? И чего так долго возится? Кто его достал? — думает, вздрагивая от каждого шороха. Прислушивается ко всякому голосу за окнами. Но все мимо.
— Может мне пойти к нему? Нет, нельзя, бабка ругаться станет. Раз с собой не позвала, значит не нужно мне там появляться. Не то зашпыняет, скажет, что сама висну мужику на шею. Она это не терпит и не прощает.
Так и задремала на диване не раздевшись. Анна вернулась далеко за полночь.
— Ну, что? Как Прохор? — спросила бабку внучка не сумев скрыть тревогу в голосе.
— Обошлось. Хоть и впрямь тяжко досталось человеку. Еле справилась. Теперь спит. Никитка возле него остался на всякий случай. Пускай подежурит. Коли что не так, прибежит за мною, уговорились с ним покуда не оставлять человека одного. Опасно. У него может повториться приступ. После потери семьи это у него часто случалось. Успевали помочь. А тут и потерять мужика могли. Хорошо, что Никита на ту минуту зашел. Прошка уже упал на пол. Никитка ему мокрое полотенце положил на грудь, сам бегом ко мне, другого ничего не знал и не умел. Вот так-то горный пион влили сквозь зубы. Настой сильный, думала, быстро погасит приступ, да не тут-то было! Уж что ни пробовали, сердце вразнос идет, молотит вдвое чаще, чем нужно. Никитка без спросу влил ему в горло ложки три коньяку и ждет. Я заругалась, а Прошка глаза открыл. Ему тот коньяк, как кнут, мужик аж задергался. И вскоре успокоился, дышать стал ровнее, без срывов, хрипов. Я ему настой корня раковой шейки влила. Прошку аж перекосило. Но другого выхода нет, промяла ему грудь, бабкины заговоры прочла, молитву Христу Спасителю, святой водой мужика обтерла и тот успокоился. Даже встать пытался, чтоб на койку лечь, я не позволила. Рано ему было двигаться. Так серчал мужик, не хотел лежать на полу. А Никита, вот змей окаянный, пошутил:
— Он в гробу предпочитает отдыхать, ты ж его на полу приморила! Чего над ним заходишься, коль сам жить не хочет? Оставь отморозка!
— Я ему велела уйти покуда с Прошкой управлюсь, чтоб нервы не трепал обоим. А он и не подумал. Сел рядом с ним на полу и говорит:
— Ты куда это от меня слинять собрался? Завтра обещал с картохой помочь разделаться. Я уж своим объявил. Всех раком поставил, чтоб семена с подвала подняли, ты ж намылился «ласты» сделать? Кто тебя на погосте ждет, кому ты нужен, ни одной знакомой бабы не имеешь. Так чего спешишь? Там одни старухи, слышь, кореш? С ними рядом родные деды прокисли. То-то и оно, что ты не все сделал. Вот оклемаешься, отсадим огород, обмоем это дело и за твой дом и гараж возьмемся. У хозяина все должно быть в порядке! А и самому в мужики пора вернуться. Полдеревни бабья вокруг тебя носятся, ты ни одну не обогрел и не порадовал. Чем они вспомнят, как назовут вслед, подумай!
— Смотрю, Прошка уже улыбаться стал. Пусть через боль, но все же ожить старается. Никитка это приметил и залился того сильней:
— Тебя бабы в слезах утопят, что сбежал от них не спросившись. Вон вчера Матрена, соседка моя, пирогов напекла и для тебя принесла, чтоб отведал, а я позабыл. Вечером хватился, ан уж детвора съела. Проглядел я, не предупредил, а обратно не взыщешь.
Прошка отмахнулся, мол, о чем речь? А Никита брешет свое, мол, у нас в Сосновке нельзя ругаться мужикам, не знаешь, что случится в одночасье. Я ж к тебе тоже по делу забежал. Сахар закончился, а магазин закрыт. Да только не до чая моим сейчас, пока семена не поднимут, не разогнутся. Но и тебе нужным стал, Анну позвал. Хотел Юльку вместе с ней приволочь, да подумал, заругаешь меня, что показал тебя обоим в таком виде! Перед бабами всегда дрыком стоять надо. Не показывать нашу слабость, чтоб не вздумали седлать и верх брать. Верно, я решил?
— Прошка кивает согласный. Мне смешно стало. Они еще хорохорятся! На четвереньки не могут
