виновато улыбаясь:
— Подсоби, Анюта, не стало сил, как скрутила боль. Голова кружится, в глазах все рябит, тошнота и бессонница вконец одолели. Хоть живьем на погост иди. Да кто внуков доглядит? Подмочь нужно детям. Ну, как им самим всюду управиться? Но и я разваливаюсь, — вошла в дом, держась за стены.
— На вот, выпей настойку мяты. Корень свежий, хороший, должен быстро помочь, — влила в стакан с водой ложку настоя. Бабка выпила, присела, а уже через полчаса пошла домой, забыв о хвори. Уходя, словно забыла на окне баночку меда. Когда Анна приметила, старушка уже давно успела вернуться к себе домой.
— А что, даже аптеки тут нет? — удивилась Юлька.
— Все в одном медпункте. Но ведь вдобавок к любому лекарству человеку нужна вера. Без нее ничто не поможет болящему. Это точно знаю, — говорила Анна.
— Неужели в вашем медпункте даже мятной настойки нет? — удивилась Юлька.
— Не знаю. Наверняка есть, но не верят фельдшеру и покупать у него лекарства не хотят. На приемы к нему никто не идет. Чуть кто заболеет, ко мне идут, — рассмеялась Анна, что-то вспомнив, и продолжила:
— Меня Аркадий Кротов, наш фельдшер, открыто называет конкуренткой. А зачастую посылает ко мне больных, говорит, что сам не сможет справиться и помочь. Вот тебе и дипломированный специалист.
— Баб! А ты знахаркой когда стала?
— Давно. Считай лет с двенадцати!
— Так рано? Кто ж саму учил?
— Моя бабка! Лет с пяти с собой брала в лес, в поля, на луг и все показывала, рассказывала, про всякую болезнь говорила. Ее еще в то время по всем деревням знали, с разных городов приезжали к ней лечиться. Слух о человеке всегда впереди скачет.
— Бедная ты моя! Выходит, не увидела ты ни детства, ни юности своей. Вся в делах и заботах жила, — пожалела Юля Анну. Но та неожиданно рассмеялась звонким колокольчиком:
— Да будет тебе заходиться. Не обошли и меня земные радости. И я любила, и меня любили. И над моей головой расцветала радуга, и грозы гремели, да такие, что и не знаю, как выжила. Всякое видывала. Оно и немудро. Все ж на седьмой десяток повалило. Ан, никто в Сосновке не верит, считают, что и полтину не разменяла, — улыбалась тихо.
— Оно и верно, на старуху не похожа, — согласилась Юлька, оглядев бабку. И продолжила:
— Моя мать, сказать честно, старше тебя выглядит. А и мне никто не верит, что всего двадцать пять скоро будет. Морда и впрямь, как у овцы. Сама — сущий скелет. На себя в зеркало смотреть не хочется. От меня со страху не то вороны, пугало с огорода сбежит, — чертыхнулась Юлька досадливо.
— Не заходись, не сетуй, твое поправимо! — успокаивала Анна внучку.
— Бабуль, сознайся, ты своего деда любила?
— До старости не дотянули. Немного я с ним прожила. Всего-то пять лет.
— А почему так мало? Или ты не любила его?
— Поначалу еще как любила. Он отменным гармонистом был, веселым, озорным, потому другое в нем не разглядела, будто сослепу за него вышла, закрыв глаза на все. Да только вскоре узнала, какой он без гармошки. Но уже было поздно. Сама понимаешь, что такое выйти замуж в деревне, где всяк на виду. Я уже тогда людей лечила и не только своих сосновских. Вся округа, пять деревень меня знали. А он комсорг в совхозе. Короче, трепач и бездельник, — вздохнула Анна. И продолжила, нахмурясь:
— Работать он не умел. Даже по дому не помогал ни в чем. Ни сено корове заготовить, ни дров нарубить, воду из колодца ленился принести, в сарае у скотины не убирал. Считал все это женским делом, недостойным его. Уж как пыталась переломить, переубедить, ничего не получилось. Коленьку таким вырастили родители. Мне свекруха так и сказала, мол, а зачем он тебя привел? Вот и впрягайся. Мой сын начальник! А ты кто есть? Я на то время уже беременная ходила. Вынашивала Бореньку. Николай ничего не понимал. На все просьбы о помощи только смеялся и говорил, что ему некогда слушать болтовню. До ночи пропадал на собраниях, в каких-то рейдах. Все был занят. В доме хоть шаром покати, споткнуться не на чем. Ни в себя, ни на себя. Вот тут взялась людей лечить. Деваться было некуда. Есть хотелось. Да и беременность уже на приличном сроке. Оно и для ребенка надо кое-что купить, о том в семье Николая никто не думал. Когда сама сказала, мне и ответили:
— Ты для начала отелись…
— Я своим отцу с матерью жаловаться боялась. Ведь они были против Кольки, всеми силами мешали этому замужеству. Называли Кольку придурком. И правы оказались. Ну, а тут бабуля моя померла. Я заменила ее. Ко мне люди пошли со всех пяти деревень. Несли деньги, харчи, кто что мог, видели, как живу, а и попробуй, скрой! От людей не спрячешься. Так-то вылечила лесничиху от желтухи, она в благодарность телку привела, другую бабу от бесплодия избавила, та на радостях двойней разрешилась. Уж чего только не наволокла ее родня. К моим родам уже крепко на ноги встала. Ну, а тут Колька выпивать стал. Родители его не одергивали. А я не смолчала и высказала мужику, что совестно так жить. Мало того что в руках ничего не имеет, так еще и в пьяницы скатывается, разжился на моем горбу, хоть бы совесть поимел! Что тут случилось! Вся семья взвилась на дыбы. С говном меня смешали. Колька мигом запретил лечением заниматься. Не велел никого в дом пускать. Даже пригрозил в милицию заявить, коль его ослушаюсь, — вздохнула Анна:
— А за что? С чего они взъелись? — не поняла Юлька:
— Ты ж не из дома тащила, наоборот, семью кормила. Разве этим попрекают?
— Тут другое верх взяло. Самолюбие задело! Как это я с начальной школой людей лечу, семью содержу, а ихний сын с десятилеткой в дураках застрял, себе на табак не может заработать. Зависть одолела. Ведь вот как-то жили они без меня. Ну, а я и скажи им на ту минуту, что не брошу людей лечить. Зря я это сказала им. Ведь те старики, родители Кольки, вовсе глумными были. Путевые деды в доме управлялись, молодым помогали, а эти по собраниям шлялись, ни одного не пропустили. Даже если из Красного Креста приезжали с лекцией, Колькины родители бегом в клуб, без них нигде не обходилось.
— Совсем дурные! — фыркнула Юлька.
— Они даже тосковали, коль собраний долго не было. В дни выборов в пять утра на избирательный участок приходили, чтоб первыми проголосовать. За ту активность их награждали.
— Чем?
— Грамотами! Чем еще! Они ими словно орденами гордились. На самом видном месте держали и хвалились, как сокровищем.
— Какая дурная родня у тебя была! — пожалела Юлька бабку.
— Ну а я не ходила на выборы. Куда от Бори пойду? Он маленький. Дед и бабка с ним не оставались. Не хотели присмотреть. Я даже на работу с собой его брала, в коровнике дояркой работала. На первую дойку в пять утра приходила. Уж какое там голосование? Я и не помнила про него. А домой ворочусь с дойки, там уже люди ждут меня, целый дом больных. Пока с ними разберусь, отдохнуть некогда. Ну, тут вскоре Кольку в партию приняли, хвалили за общественную работу. Он и вовсе перья распустил, когда его направили учиться в высшую партийную школу. Муж, едва туда устроившись, вовсе зазнался. Ить учился в самой Москве, домой приезжал только на лето. А и проку с него! Я сама всюду справлялась, как и раньше. Работала на дойке, лечила людей, тянула всю семью. Свекровь даже миски после себя не мыла. Так-то крутилась я на одной ноге сама всюду. Как успевала и не знаю. А тут Коля отчебучил, триппером заболел. Зацепил на какой-то бабе. И что думаешь, меня обвинил в своем озорстве. Ох, и обидно стало. Тут я не выдержала, пригрозила, что пожалуюсь на него в райком партии, расскажу, чем занимается в Москве вместо учебы. А ему до окончания той школы с год остался. Ох, и напугался кобель! Я со зла ляпнула, а он всерьез поверил и решил опередить. Выполнил давнюю угрозу и написал на меня кляузу, что я темная, полуграмотная баба занимаюсь знахарством, из корыстных целей. Беру с людей плату за дело, в каком ничего не смыслю. Написал, что я не голосую на выборах, не бываю ни на каких собраниях, своею дремучестью и невежеством позорю его семью. Короче, свалил все в кучу! — вырвался вздох, похожий на стон.
— Он точно ненормальным был! — взвилась Юлька.
— Да ладно б это! Он обвинил меня в своей венерической болезни. Ну, тут Коля достал до самых печенок. Когда вызвали в милицию, и следователь прочел ту глупость, я не выдержала и рассказала про
