Перстень Борджа

спросил Петр.

Султан, все более приободряясь и вдохновляясь, покачал головой и ответил:

— Право, ты славно подходишь для своего звания «Ученость Его Величества», Абдулла, ибо ты верно постиг желание Моего Величества. Все правильно — бери длинный бунчук Черногорца и сражайся с моими янычарами, причем без церемоний, прямо здесь, в зале, чтоб мы все видели и не затрудняли себя перемещенья-ми. Этот способ разрешить немыслимо трудную ситуацию, когда янычары лишились своего предводителя, представляется нам единственно достойным и самым простым, а сверх того мы еще полюбуемся красивым и увлекательным зрелищем.

— Итак, вперед, — сказал Петр. — Кто первый?

И он с дерзкой усмешкой оглядел группу полудиких янычар, их могучие фигуры, сомневаясь, найдется ли среди них хоть один, способный не только выдержать бой, но и проявить ум и деловую сметку в качестве генерала и члена правительственного Высочайшего Совета, как вдруг заметил среди них молодца, вполне обыкновенного, поскольку в нем не было ничего, что отличало бы его от товарищей, разве что был он много шире в плечах, — но простое крестьянское лицо его показалось Петру странно знакомым, неясно напоминая что-то давнишнее, погребенное в воспоминаниях детства, — полыхающие печи пана Янека, его черный халат и шапочку, усопшего графа Гамбарини, отца Джованни, и Бог весть что еще. «Кто бы это мог быть? — подумал он. — Кто-нибудь из моих однокашников по школе иезуитов? Но каким образом он мог оказаться среди янычар? Или кто-то из тех глупцов, что домогались места пажа во дворце под Петршином?»

Пока он думал, меж янычарами, поначалу смущенными и растерянными, началось какое-то движение — и наконец они вытолкнули из своей среды светловолосого богатыря с ясными серо-голубыми глазами и мощно выступающими вперед челюстями, который был на целых полголовы выше Петра.

Обнажив в улыбке редкие, но острые клыки, которыми, надо думать, он мог с хрустом разгрызать кости, как мы сухари, смущенный янычарский Тарзан неслышной крадущейся походкой вышел на середину площадки, ограниченной спереди диванами султана и сановников, сзади кучей мешков с деньгами, а справа и слева чаушами, и, бережно, словно стеклянный, положив свой бунчук на пол, принялся без церемоний раздеваться, так что — кто бы мог подумать! — вскоре стоял обнаженный по пояс, одни мускулы да кости, крепкое тело, густо поросшее светлыми волосами, — словом, загляденье, да и только! Со стороны подпотолочных светлиц донесся тихий, осторожный, но тем не менее отчетливый, из одних сопрано состоявший хоровой стон, выражавший изумление и восторг, и тут нет ничего удивительного, ведь женщины гарема, обреченные на объятья жирного султана, наверняка впервые в жизни увидели тело настоящего мужчины.

Петр сбросил лишь халат, оставшись в рубашке, поскольку не хотел открывать собравшимся иссеченную кнутом спину, и приветствовал могучего соперника бунчуком Черногорца. Белокурый янычар, подняв свой бунчук, который положил было наземь, ответил тем же, и бой начался.

В этом виде борьбы соперники держат оружие обеими, несколько разведенными руками, отводя локти, и наносят друг другу лобовые удары всей длиной древка, чаще всего с выпадом вперед, пытаясь поразить соперника в грудь, или же сверху вниз, так, чтобы угодить по темени, или наискось, стремясь попасть противнику по ключице, а то и снизу вверх, целя ему в подбородок, или же опущенным древком вперед, и все это в убыстряющемся темпе, как можно чаще меняя положение и нападая все напористей, успевают одновременно отражать удары неприятеля, выставив древко перпендикулярно над головой; позволялось также, оставив один конец древка свободным, размахивать им как мечом, либо же, зайдя к противнику сбоку, подкинуть его вверх, словно копьем или вилами; позволялось еще… да что тут долго толковать — позволялось все, вплоть до пинков и тычков кулаками, ведь борьба на палках — игра не рыцарская, народная, но зато требующая необычайного мужества: выдерживать сыплющиеся градом удары и толчки и не рухнуть после двух-трех заходов с порванными мускулами, вывихнутыми суставами или вспоротым животом — ох, для этого нужен удалец, верткий, как жгут, с конечностями крепче лома, глазами, глубоко упрятанными в глазницы, с обостренным зрением и крепкой головой. Со стороны Петра было отчаянной смелостью — если не дерзостью — вызвать на поединок толпу янычар, ведь он знал, что в этом суровом виде спорта их специально натаскивают и тренируют: каждому известно, что бунчук — оружие не только для парадов, но и что-то вроде воинского символа; однако он рассчитывал как раз на то, что мы при перечислении необходимых бойцовских качеств поставили на последнее место, а именно — на острое зрение и крепость головы. Лишь на это он рассчитывал и не просчитался: как только янычарский Тарзан, по- звериному оскалив редкие клыки, бросил на него всю мощь своего огромного тела, Петр, сделав вид, будто собирается отразить удар палкой отвесной, в последнюю долю секунды отскочил в сторону и подставил противнику подножку, применив один из старинных приемов, которому его много лет назад обучил знаменитый Франта, сын побродяжки Ажзавтрадомой, так что несчастный Тарзан, до конца своих дней так и не сумевший понять, как это могло случиться, растянулся во весь рост перед диваном падишаха.

И в этот самый миг в сознании Петра блеснуло со всей несомненностью и бесспорной непреложностью: Франта! Разумеется, Франта и есть тот янычар, чье лицо показалось Петру до странности знакомым, — Франта, повзрослевший, возмужавший и измученный необычайно суровой жизнью, но тем не менее он, Франта, чудесный друг его детства. В приливе радости Петр шлепнул поднимавшегося Тарзана палкой по заднице, но удар оказался столь сильным, что парень рухнул заново и на сей раз смог подняться только с помощью своих дружков, которые увели его, убитого горем, ошеломленного и охромевшего — по-видимому, удар повредил ему какие-то важные двигательные мускулы — в конец залы, чтоб никогда, никогда уже ему не выпал случай стать предметом внимания общества, столь благородного и высокопоставленного, как сам султан и его свита. Sic transit gloria mundi: слава мира столь коротка — придя, тут же уходит с такой поспешностью, что не успеешь и глазом моргнуть.

Меж тем заседатели Высочайшего Собрания и наблюдатели-чауши кричали «Бак, бак!», и сверху, из припотолочных окошек, словно ангельское пение, тоже неслось «Бак!».

Одолев первого противника, Петр как следует разглядел кряжистого янычара и уже ни секунды не сомневался, что это действительно Франта Ажзавтрадомой. Но если Петр узнал Франту, то тот, надо полагать, Петра не узнал и, конечно, не испытывал ни малейшего желания участвовать в сенсационном турнире, который затеял этот изящный молодой человек, превосходно владевший турецким языком и проявивший перед лицом Его Величества чудеса храбрости; ему даже во сне не пришло бы в голову признать в нем мальчишку, с которым он некогда играл у костела Девы Марии Заступницы на Малой Стране в Праге. Франта стоял, набычив низкий лоб, крепко сжав губы, и, наверное, думал: «Не ходи, Вашек, с господами на лед», или что-нибудь в этом роде, соответственно своему положению.

Меж тем с помощью уговоров и тычков янычары сумели убедить еще одного ив своих товарищей принять бой с Петром; подобно первому, кого мы окрестили Тарзаном, этот бедолага тоже так и не уразумел, как могло случиться, что состязание окончилось, едва успев начаться: Петр тотчас вышиб его из колеи просто тем, что, отбивая первую атаку, выставил свое древко не столько для отражения самого удара, сколько навстречу стиснутым пальцам правой руки противника, сжимавшим свою палку, так что прежде, чем прозвучало первое деревянное «хрясь», и «хрясь», и «хрясь», приятное слуху поклонников этого спорта, несчастный янычар, громила с виду, уже потерпел поражение и стоял поникший посреди арены, засунув в рот раздробленные пальцы, не в силах сдержать брызнувшие из глаз слезы.

— Нехорошо, друзья, так вы на веки вечные останетесь без предводителя, — сказал Петр. — Не уверяйте, что это были ваши лучшие фехтовальщики. В таком случае оставалось бы только одно — распустить всю янычарскую армию.

Янычары, скрежеща зубами, завыли от стыда и гнева.

— Я обидел вас? — усмехнулся Петр, — Ну тогда пусть кто-нибудь отплатит мне, я только этого и жду. Неужто никого не найдется? Это означало бы, что мои слова о вас — голая, чистая правда. Видно, тут вполне уместна поговорка: «Каков поп, таков и приход». Генерал ваш ничего не стоил, да и вы, видать ничуть не лучше.

И не прерывая речи, он перешел с турецкого, на котором говорил до сих пор, на родной чешский:

— Ну что, Франта, попробуешь?

Это подействовало. Франта поднял свой набыченный лбишко, и на его широком лице отразилось полное недоумение. Лишь немного погодя его взгляд просветлел, губы, украшенные янычарскими усищами, чуть дрогнули, и он неслышно, намеком, но так же по-чешски произнес:

— Да иди ты!