— Это тебе вместо державы и скипетра, — пояснил с недоброй улыбкой царь. — С собой-то я сии знаки государевой власти не ношу, в Кремле оставляю. Впрочем, как и жену мою…
Федоров-Челяднин теперь не просто сжался от страха, а весь трясся как осиновый лист.
— Ну, боярин, — продолжал Иван Васильевич, — как тебе быть царем? А хороша ли показалась тебе государыня?
Про Марию Темрюковну говорили всякое. И видели всякое. Пользуясь равнодушием мужа, в последнее время она дошла до крайности. Вопреки древним традициям, она даже показывалась на улицах Москвы в открытых экипажах рядом со своими любовниками. Во всяком случае, говорили, что это были ее любовники.
Н. М. Будаев по этому поводу пишет: «Своим главным фаворитом царица избрала Афанасия Вяземского, но так как князь приезжал в Москву не каждый день, она дарила своим вниманием многих других. Она совершенно перестала стесняться. На пирах, которые устраивались во дворце чуть ли не каждый день, она появлялась простоволосой, что в те времена для замужней женщины считалось совершенно непозволительным».
Несмотря на показное равнодушие, с которым Иван Васильевич относился ко всем слухам о разгульной жизни Марии, он следил за каждым ее шагом. Когда Малюта Скуратов передавал царю последние новости, тот лишь усмехался и говорил: «Узнаю царицу, пусть веселится, а мы за нее Господу помолимся».
У Н. М. Будаева читаем: «Ее похождения с любовниками мало его интересовали, но когда ему сообщили, что царица организует партию, чтобы свергнуть его с престола, он решил принять меры. У Марии действительно зародилась такая мысль, момент для переворота был очень удобен».
В самом деле, царство было буквально истерзано опричниками. Очевидец Генрих фон Штаден рассказывает: «Опричники обшарили всю страну […] на что великий князь не давал им своего согласия. Они сами давали себе наказы, будто бы великий князь указал убить того или другого из знати или купца, если только они думали, что у того есть деньги […] Многие рыскали шайками по стране и разъезжали якобы из опричнины, убивали по большим дорогам всякого, кто им попадался навстречу».
В ответ население стало вооружаться для защиты жизни и имущества, а правительство практически утратило контроль над ситуацией. Иван Васильевич, закрывшийся в любимой Александровской слободе, казался своим подданным каким-то призраком.
Теперь Федоров-Челяднин начал понимать, куда клонит Иван Грозный, что значит его вопрос: «Хороша ли показалась тебе государыня?» В ответ он суетливо заерзал на месте:
— То всегда было царево, не наше. Я на государыню и взора никогда не поднимал, просто ехал позади… Так, для охраны…
В самом деле, это была чистая правда. Он не раз сопровождал покойную царицу в ее поездках. Но они с Марией Темрюковной лишь пару раз «беглым словом перемолвились». Да и не до царицы ему было. Он никогда и в мыслях не имел…
— Ты, небось, думаешь, — продолжал Иван Васильевич, — что царь неблагодарный? Ты мне, дескать, услугу оказывал, а я добра не помню… А я помню, все помню. Видишь, на трон тебя посадил. Ты, наверное, и не мечтал о такой чести? Или мечтал? Говори, этого ты ожидал от короля Польского? Дурак, только я могу человека на трон посадить! Только я! И не тебя одного, но и царицу твою…
— Какую царицу? — сдавленно каркнул Федоров-Челяднин, у которого зуб на зуб не попадал от лихорадочной дрожи.
В ответ царь хлопнул в ладоши, и по этому знаку распахнулись двери, и в них втолкнули женщину в богатом боярском наряде.
— Батюшка мой, Иван Петрович! — вскрикнула она, всплеснув руками, но вдруг испуганно замерла, только сейчас разглядев, где и в каком виде восседает ее муж.
Федоров-Челяднин оторопело уставился на жену, не понимая, откуда та взялась, ведь, уезжая, он оставил ее дома.
— Поди сюда, царица всея Руси! — нарочито приветливо замахал рукой Иван Васильевич, и какой-то опричник снова грубо толкнул боярыню в спину. — Поди сюда, присядь, а ты, Иван Петрович, подвинься малость. Дай жене местечко. Зовут-то тебя как, боярыня?
— Марья… — пролепетала она трясущимися бледными губами.
— Ишь ты! — изумился Иван Васильевич. — И та была Марья, и эта. Немудрено было перепутать… А, Иван Петрович?
Тот не ответил, а Иван Васильевич зло усмехнулся.
— Как я погляжу, ты у нас вообще большой путаник. Свою жену с моей перепутал, Польшу с Московией, верность с изменой…
Лицо царя, красное от отблесков огня и волнения, перекосилось злобой.
— Ты — предатель, и уж не взыщи!
— Батюшка-государь, Иван Васильевич! Помилуй!
Но царь даже не посмотрел на трепетавшего от ужаса боярина.
— Малюта, подь сюда! Быстро!
Малюта Скуратов, шеф «тайной полиции» Ивана Грозного, стоявший рядом с троном, выхватил из ослабелой руки Федорова-Челяднина царев посох и ударил точно в левый висок. Несчастный боярин тут же закинул голову, начал судорожно сучить ногами, но очень скоро притих и вытянулся.
— Поднимайся, собака! — грубо толкнул его ногой царь.
У Казимира Валишевского читаем: «Он подозревает старого Челяднина в заговоре. Отдает его в руки палача? Нет, и этого ему недостаточно. Он сходит с трона, сажает на него опального боярина, земно кланяется ему, величая его царем. Потом вынимает кинжал и наносит несчастному старику удар… “Ты думал сесть на мое место. Так вот же тебе!..”»
Получается, Иван Грозный самолично, прямо у себя во дворце и на глазах множества людей, убил человека. А потом по его приказу все присутствовавшие в зале стали наносить все новые и новые удары по телу, даже когда Федоров-Челяднин перестал подавать признаки жизни.
Н. М. Пронина в своей книге «Правда об Иване Грозном» называет убитого «причастным к действиям оппозиции». Пусть так. Возможно, он даже был изменником. Но ведь это не было доказано, и суда над ним никакого не было. Безусловно, убивая очередного человека, Иван Грозный каждый раз преследовал какую- то цель. Безусловно, он жил «в тяжелой обстановке непрекращающихся заговоров и измен». Но разве это дает одному человеку право без суда и следствия убивать другого? Что? Цель в очередной раз оправдывает средства? В любом случае, справедливым остается правило — убитый всегда лучше убийцы.
Как пишет биограф Ивана Грозного Р. Г. Скрынников, «впервые царь своей рукой покарал “изменника” и, более того, принудил придворных участвовать в публичной расправе».
А потом совсем обезумевший царь, глядя на то, что еще минуту назад было живым человеком, осенил себя крестным знамением и сердито крикнул:
— Унесите его! Псам бросьте! Изменник и могилы не заслуживает! А платье мое выкиньте, я его больше не надену. Негоже мне с чужого плеча обноски носить, пусть они и царские.
Слова царя — закон. Труп убитого протащили за ноги по всему Кремлю на площадь и бросили на всеобщее поругание в навозную яму на берегу Неглинной.
Происходило это 11 сентября 1568 года. В тот же день главным сообщником Федорова-Челяднина был назван окольничий Михаил Колычев, который очень скоро разделил участь предшественника. Вместе с ним были жестоко убиты и трое его сыновей.
На самом деле они пострадали совсем за другое: за то, что были родственниками митрополита Московского и всея Руси Филиппа (в миру — Федора Степановича Колычева), известного своими публичными обличениями опричных злодейств Ивана Грозного. Ему самому 8 ноября 1568 года любимец царя Федор Басманов объявил о лишении сана, а 23 декабря следующего года Филипп был убит «верным псом государевым» Малютой Скуратовым.
Что же касается того, что произошло 11 сентября, Р. Г. Скрынников именует это «фарсом, устроенным в Кремле», а Е. А. Арсеньева называет причины произошедшего «чушью, не более чем разноперыми слухами, ничем особо не подтвержденными, кроме самой расправы».
