– Предложение, – напомнила Ника.
– Что? А, да! Вера! – Он торжественно приосанился, подобрал вываливающийся из брюк живот. – Я предлагаю вам стать символом нашей партии! Представьте, – лицо Хреновского стало одухотворенным, глаза заблистали нездешним, почти космическим светом, – ваши портреты во всех уголках страны! На плакатах. Телеэкранах. В газетах. На рекламных щитах! Мы с вами покорим мир! Ваша красота и моя харизма обеспечат НДПР мировое господство.
Ника беспомощно оглянулась, словно отыскивая, к кому бы обратиться за помощью.
– Вера! – вновь повернул ее к себе Хреновский, еще пуще приосанился и загремел на весь зал, раскатисто, мощно, будто стоял не в вальяжном казино, а на привычной думской трибуне. – Вы – символ русской красоты, и вы достойны стать лицом всей России!
Вокруг них стал собираться заинтересованный народ.
– Вы живете в Париже? – очень тихо, почти шепотом, спросил он.
– В Москве, – пролепетала растерянная Ника.
– Понимаю! – снова загремел депутат. – Заграница своими грязными щупальцами забирает от нас все лучшее! Но женщин, наших, русских женщин, ей у нас не отнять! Когда я приду к власти…
Вокруг них уже собралась целая толпа.
«Вовчик, – беспомощно оглядывалась Ника, – где ты?»
От веселящейся публики отделилась Генриетта, подошла к Хреновскому:
– Петр Адольфович, я правильно поняла, вы хотите сделать символом нашей великой России вот эту содержанку?
– Какую содержанку? – не понял Хреновский, раздосадованный тем, что его пламенная речь, собравшая такое число слушателей, столь цинично прервана.
– Вот эту! – Гена ткнула длиннющим острым ногтем прямо в Нику. – Это няня детей Ропшина, безграмотная девушка из провинции, неудачница. Ропшин из жалости взял ее на содержание…
Блистательное общество зашумело.
Неведомо откуда взявшийся Вован грубо дернул довольную Генриетту за руку, что-то тихо и коротко сказал ей на ухо. Гена побледнела, зашаталась…
– Нет, – покачал головой Хреновский, – содержанки нам не нужны… Я боролся и буду бороться за искоренение этой заокеанской заразы!
Империалисты всех мастей хотят превратить наших русских женщин в товар…
– Так, Адольфыч, ша! – громко и грозно приказал Вован. – С каких пор ты слушаешь полоумных баб? – Он показал на Гену. – Или это новая доктрина твоей партии? – Хреновский непонимающе заозирался по сторонам, переводя глаза с Ники на Гену и обратно. – Ты поверил, что моя сестра может быть содержанкой?
Толпа снова стихла, ловя каждое слово непонятного зрелищного спектакля. Хреновский стушевался, но ненадолго. Парламентская школа давала себя знать.
– Владимир Владимирович, – торжественно провозгласил он. – Я прошу твоего согласия на то, чтобы Вера, этот прекрасный невинный цветок, стала символом моей партии!
Вовчик тщательно и любовно сложил увесистый кукиш, медленно и молча поднес его к носу депутата. Улыбнулся:
– Пойдем, Адольфыч, выпьем за твой очередной облом и за мою красавицу сестру! – Обернулся к барной стойке. – Всем – шампанского! За здоровье моей сестры!
Общество, неожиданно лишившееся увлекательного зрелища, недовольно зашелестело, но тут же удовлетворилось предложенным хлебом: официанты уже разносили шампанское.
– Вовчик, – попросила Ника, как только смогла выговорить слово, – пожалуйста, отвези меня домой, я сейчас тут умру…
– Верунь, – ласково чмокнул ее в наморщенный лоб брат, – погоди чуток, мне надо еще кое-чего кое с кем перетереть.
– Тогда я сама! – шмыгнула носом девушка. – На такси!
– Стоять! – скомандовал Вован. – Тебя отвезут. Только смотри мне, не реветь и не расстраиваться! О тебе теперь неделю вся Москва судачить будет. Отвечаю! А с этой, – он кивнул на неподвижно сидящую, с вытаращенными глазами, Гену, – я еще разберусь.
Утром, как только дети проснулись, было решено переселиться в загородный дом. ЕВР ни свет ни заря улизнул на работу, поэтому в семейном совете не участвовал. Собак никто не спросил, Жан как раз в это время их выгуливал, поэтому решение было принято единогласно. Во-первых, хватит дышать выхлопными газами. Во-вторых, в Песчанке, где стоял ЕВРов особняк, уже собралась вполне достаточная компания двойняшкиных сверстников, ну а в-третьих, туда не могла, когда ей вздумается, приезжать Гена.
Сборы были недолгими, путь до загородного поселка – тоже, и уже часа через полтора Ника, выпроводив счастливых собак и детей во двор, раскладывала по шкафам привезенные вещички.
Загородный дом Ропшиных был светел, просторен, двухэтажен и уютен. ЕВРов друг, архитектор, спланировал все так, что высокие окна первого этажа будто бы переговаривались друг с другом, поэтому все пространство просто искрилось от света и солнца, создавая ощущение радости и благополучия. И Ника, порхая из комнаты в комнату, кружась под музыку солнечных лучей и оконных радуг, вскоре и думать забыла о ночном приключении, словно и не с ней это было, словно в коротком сне привиделся ей неуклюжий ночной кошмар, и не напугал даже, а так, заставил пару раз екнуть сердечко…
День прошел мило и славно, и уже часам к одиннадцати передышавшие кислородом дети, равно как и очумевшие от воли собаки, мирно спали. То же самое сделала и Ника: все-таки последние ночи выдались не очень спокойными, и потраченную энергию требовалось восполнить. Она заснула быстро и сразу – крепко, даже сны не снились. А проснулась совершенно неожиданно оттого, что чьи-то жадные горячие руки забрались к ней под одеяло и бесстыдно хозяйничали на ее теле. Сначала она испугалась, но тут же расслабилась, поняв: ЕВР! Он все-таки приехал, не смог сдержаться, а уж приехав…
Не открывая глаз, она гибко потянулась к нему всем телом, нашла губы, открыла глаза…
И прямо перед собой увидела конопатое лицо Жана. Веки его были прикрыты, на губах блуждала похотливая улыбка…
– Ах ты гад такой! – с силой оттолкнула его Ника. – Да я тебя сейчас по стенке размажу! Фрикасе прокисшее!
– Ты что? Я же к тебе с серьезными намерениями! Предложение хотел сделать. Руки и сердца.
– Вот обрадовал! – съязвила Ника. – Сначала, значит, меня, сонную, невинности хотел лишить, а потом в ЗАГС повести?
– Какой невинности? – оторопел Жан. – Ты же замужем уже была!
– И что? – Ника даже в кровати подскочила от возмущения. – Да ты хоть знаешь, что женщина, когда влюбляется, снова становится невинной?
Этого Жан, разумеется, не знал. Даже не предполагал. Поэтому надолго замолчал.
А Ника в очередной раз подумала, что судьба обходится с ней не слишком справедливо. Липнут все кто ни попадя, и Жан туда же. Сопляк ведь, младше Ники на целый месяц, ни денег, ни кола ни двора. Ни профессии. Хотя нет, профессия как раз у Жана имеется: переводчик с французского. Потому-то его мажордомом и взяли.
– Ты что же себе такое удумал, – принялась отчитывать Жана Ника, – что я с тобой при детях малолетних развратом заниматься буду?
– Почему при детях? – пробубнил сладострастник. – Они спят, я проверил.
– Да при чем тут сон? Раз хозяина нет, то все можно? Бесстыжие твои зенки! Я тебе практически как мать, а ты на меня, сонную, полез. Решил воспользоваться моим затемненным сознанием.
– Каким? – совершенно обалдел Жан.
– Фрейда читать надо, помогает! Собрался, значит, все тридцать три удовольствия поиметь? И работу, и деньги, и усиленное питание, и шикарную любовницу?
– Кого это? – опешил Жан. – Гену, что ли?
– Наглец! Меня, конечно! А если я завтра все ЕВРу расскажу?
– Не надо! – взмолился Жан. – Пожалуйста! Сама знаешь, чего только между своими не случается!
