– А ты думаешь, мне не стыдно? Мне тоже стыдно.
Часа через три пришел доктор, седенький старичок, с круглой бородой, в синих очках, делающих его похожим на слепца.
– А дети где-нибудь учатся? – спросил доктор, взглянув синими очками на стоявших у косяков двери, наподобие стражи, Васю и Нюню.
Дети расхохотались над его очками и над его старостью и убежали.
– Поставьте ему клизму,– сказал доктор, выслушав Петра.
– Доктор,– мертвенным голосом с мертвенным лицом спросила шепотом Ольга.– Значит, ничего опасного нет?
– Как знать,– беря с подоконника шляпу, отвечал доктор.– К больным сыпным тифом часто опасность приходит тогда, когда они меньше всего ее ожидают. Поэтому необходимо соблюдать во всем строжайшую осторожность. У него неважное сердце, а где тонко, там и рвется. Что он, болел ревматизмом, что ли?
– Нет, доктор, он никогда не болел ревматизмом.
– А дети где-нибудь учатся?
И дети снова прыснули и снова разбежались.
– Петриченкову Петру опять хуже,– говорили на улице люди.– К нему сегодня доктор приезжал. И где они на докторов деньги берут?
– А кто виноват? – нравоучительно говорила мать.– Кто виноват? Сам виноват! Надо было беречься. Оля, закрой там внизу краник, я наливаю.
– Странно, что наш Петя никак не научился сам себе ставить клизму,– говорила Ольга, попадая наконечником.– Вечно у него половина воды вытечет мимо.
– Потому что при прежней власти я прожил почти что сорок лет и даже не знал, что такое клизма,– слабым, как бы волочащимся по земле голосом жаловался Петр, лежа в постели, как пловец на воде, спиной вверх, с задранной головой.– А теперь то тому клизма, то другому клизма… Неужели эта власть никогда не переменится, так и останется?..
– Ага! – злорадно подхватила сестра.– То-то! Уже и ты не веришь в близкую перемену! А нас с мамой всегда успокаиваешь: 'Потерпите еще немного, вот-вот что-нибудь будет!' Вот тебе 'вот-вот'! Мама, теперь понимаешь, это он нас всегда обманывал, говорил для успокоения только! Мама, подними выше кружку, а то вода совсем слабо идет. Выше, выше, еще! Нюня, не зевай по сторонам, хорошенько придерживай трубку, смотри, как она у тебя отвисает дугой! Вася, ты тоже не стой даром, встань на стул, помогай бабушке за водой в кружке смотреть, не ленись!
– Ол-ля!..– трудно позвал больной.
- Что, Петя? – наклонилась к нему сестра.– Разве очень горячая вода?
– Не-ет… Не это… Помнишь, те лишние деньги, которые тогда по ошибке передал тебе в пекарне турок, когда сдачу давал?.. Так ты их ему не возвращай!.. Тут ничего нечестного нет!.. Поняла?
– Когда вспомнил! И держит же он в голове разную ерунду!
– Я спрашиваю: поняла???
– Поняла, поняла, только не кричи, помолчи.
– Ну, то-то!.. Смотрите же, не возвращайте ему денег, не раздражайте, не бесите меня!.. Для турка те деньги ничто, а для нас они очень много: дня на три оттяжка голодной смерти!.. Поняла?
– А то вы как пойдете своим женским умом разбираться в этом, так, пожалуй, еще решите, что надо ему возвратить!.. Но ведь вас знаю, хорошо знаю!.. Вы такие щ-щедрые, вы какие б-богатые…
Ночью Петру сделалось хуже. Он не спал, метался в жару, говорил бессвязности. И возле него дежурила до утра то мать, то сестра, то обе вместе, когда одной было страшно.
– Мама!..– среди ночи позвал больной.
– Тут не мама,– подчеркнуто-внятно сказала Ольга.– тут я, твоя сестра, Оля.
– Ну, все равно: Оля, мама… Я вот что: смотрите, не потеряйте то письмо!.. Потому что прежде чем писать им ответ, я должен хорошенько понять, что они мне предлагают.. Нет ли тут какой-нибудь удочки…
– Петя,– испуганно, точно ей было нечем дышать, спросила сестра.– Какое письмо?
– Что-о?.. Вы уже забыли, какое письмо?.. Значит, вы не рады, что моим страданиям, может, скоро будет конец?.. Конечно, конечно, вам все равно!..
– Петя, ты не волнуйся, не кричи, ты раньше объясни: какое письмо?
– Какой ужас, какой ужас!.. Забыть про такое письмо!.. Да вы же сами вчера читали мне его вслух!.. Еще там извещали меня, что времена изменились к лучшему и что я могу ехать в Москву и снова заниматься литературой. Я говорил, что придет время, когда вспомнят!.. Я говорил, что сами позовут, что самим надоест из года в год одним животом жить!.. Я говорил!.. И – вот!.. А ну-ка прочти его еще раз…
Сестра сидела в кресле и с беспомощным видом пожимала плечами.
– Петя, это тебе просто приснилось. Никакого письма ниоткуда тебе не было.
– Значит, потеряли??? Потеряли такое письмо!!! Ну, хорошо… Тогда вот что: я сейчас сам встану и перерою весь дом!.. И я его найду, я его найду!..
Сестра, бледная, шатающаяся, встала с кресла.
– Петя, теперь и я вспомнила, где оно,– сказала она, приостановившись среди столовой и больно прикусив зубами указательный палец.– Если только это – то самое письмо.
– То самое, то самое,– оживился Петр,– другого не было.
– Я сейчас принесу,– пошла сестра в комнату матери.– Мама,– заговорила она там, измученная бессонной ночью.– Петя собирается встать и перерыть весь дом. Он ищет какое-то несуществующее письмо. Дай мне конверт, я сделаю подобие того письма, и он, может быть, успокоится.
– Вот видишь!..– обрадовался Петр, принимая от сестры письмо.– А ты говорила, что нет письма!.. Не сумасшедший же я и, кажется, еще сознаю, что говорю!..
И, укараулив момент, когда сестра не смотрела на него, он мгновенно сунул письмо к себе под подушку, лег на нее и закрыл глаза, с блаженной улыбкой на всем лице.
Сестра тоже несколько успокоилась и задремала вскоре.
Она даже не слыхала, как, встав со своей постели, держась за мебель от слабости, к ним в комнату нагорбленно входила мать и долго смотрела на Петра: как бы не прозевала чего Ольга!
– А где он?..– с удивлением всматривался в пустое пространство Петр.– Уже ушел?.. Он не сказал, когда зайдет завтра, в котором часу?..
– Петя, кто – он?
– Да этот, как его, представитель, представитель…
– Какой еще представитель! Опять выдумываешь…
– Да этот, пожилой, в рыжих вихрах и золотых очках, с блестящими глазами, который только что на этом стуле сидел и два часа со мной беседовал, даже у меня голова разболелась…
– Опять!..– вырвалось отчаянье из груди сестры.– Петя, ты болен, это тебе все кажется, и ты, конечно, рассердишься, если я тебе скажу, что на самом деле здесь никого, кроме меня и мамы, не было…
– Помнишь?..– радостно подмигнул глазами больной.– Помнишь, какой мы тут с ним разговорец вели?.. Два часа спорил!.. Он свое, а я свое… В конце он спрашивает: 'Что же вы в таком случае имеете в виду делать, когда выздоровеете?' Я отвечаю: 'В ассенизаторский обоз поступить, на ассенизаторской бочке ездить'. Он растерялся, не знал, как это понять, и посмотрел на тебя. А ты сказала: 'Брат это может сделать, у него это не пустые слова, как бывает у других, он упрямый!' Тут я опять ввернул свое слово: 'Моя мечта, говорю, умереть на той бочке!' Он улыбнулся прежней смущенной улыбкой и сказал, блестя нестерпимо на меня глазами: 'Но вы же писатель, талантливый писатель…' – 'Был писателем',– поправил я его. 'Был писателем'.– 'Ну, да',– сказал он, вот я и приехал сделать вам некоторые предложения, правда, в известных пределах и с известными, так сказать'… Я тогда повторил: 'Моя мечта, говорю, умереть на той бочке, но могу, говорю, и писателем, если будет очень нужно!' Он засмеялся. А ты сказала: 'Вы не смейтесь, брат у меня такой'. Ловко поговорили! В котором часу он обещал еще прийти? А?
