нашей семье!.. Поняли?
Дети переглянулись.
– Это он во сне,– успокоительно произнес Вася, видя испуганное лицо сестры.
Еще более равнодушно прослушали это бредовое предупреждение Петра Ольга и Марфа Игнатьевна. Теперь-то это к ним не относится. Теперь-то они не погибнут, не вымрут. Теперь-то они спасены. Доказательства этому вот, налицо: тетка, стол; стол, тетка…
От вина, от стола, от москвички хозяева так обалдели, что не знали, на что больше смотреть, на добрую ли тетку, на ореховую ли халву…
Даже бабушка, Марфа Игнатьевна, самая терпеливая в доме и не жадная, и та на этот раз изменила себе. Точно для совершения убийства, крепко захватив нож в одну руку, вилку в другую, только для себя, не заботясь сверх обыкновения о других, она некрасиво вылезла локтями на стол и, придвигая к себе овальное блюдо со свежим сочащимся окороком, весело и бойко, как когда была молодая, тараторила:
– Люблю ветчину. Жаль только, нет горчицы. Но и без горчицы будет хорошо.
– Пей, Марфинька, пей, чего же ты так мало пьешь,– наливала ей рюмку за рюмкой добрая гостья.– Бог знает, когда мы с тобой еще встретимся. Да и встретимся ли когда?
Дети вели себя за столом идеально. И вместо былой разделявшей их вражды, теперь между ними был крепкий союз. 'Вась, если мне будет чего-нибудь не достать рукой, тогда ты мне подашь. А если что-нибудь из вкусных вещей будет стоять далеко от тебя, тогда я к тебе пододвину'.– 'Ладно. Только ты, Нюнь, смотри, про ту банку с вареньем молчок. И завтра молчок, всегда молчок, всю жизнь молчок! Иначе ни тебе не жить, ни мне!' – 'Хорошо. Если правильно поделишь. Но в той банке не варенье, а вовсе компот'.– 'Черт с ним, пусть будет компот'.
Дети первыми примостились к столу так прочно, словно готовились тут зимовать!
Дети выбрали себе самые выгодные, самые выигрышные места, откуда и обозревать стол было лучше и достать рукой легче!
Дети присосались к столу пустыми животами, как порожними насосами, и только ожидали разрешения, когда можно начать качать!
– Смотрите мне, не срамите меня, первыми есть не начинайте, ждите, пока бабушка Надя что-нибудь в рот возьмет! – звучал в их ушах закон, предупреждение матери.
И они ждали, терпели, молчали, несмотря на то, что это стоило им и сил и здоровья. Но зато что с ними было потом, когда бабушка Надя наконец взяла в выхоленную руку первый кусок и не торопясь положила его в деликатный рот!
– Нюнь,– тихонько шипел под стол Вася.– Не зевай. Ты еще этого не пробовала.
– Как? – удивилась Нюня.– Разве я этого не пробовала?
– Конечно, не пробовала. Я все вижу, что ты ешь.
– Вась! А отчего ты это кушанье пропустил?
– А разве я его пропустил?
– Конечно, пропустил. Я все вижу, что ты ешь.
И дети, и взрослые ели нездорово, тревожно, спеша, часто даже не ощущая вкуса того, что ели, лишь бы съесть, словно дело происходило в станционном буфете после второго звонка и в ожидании третьего, когда и бежать в вагон к вещам было надо и денег, заплаченных в буфете, было жаль.
– Не в то горло попало,– вдруг во всеуслышанье доложила Нюня, с грохотом попятилась от стола вместе со стулом далеко назад и, согнувшись над полом под прямым углом, побежала с переполненным ртом в кухню, к помойной лоханке..
– В другой раз не будешь так торопиться,– бросил ей вслед Вася, довольно улыбаясь и поспешно жуя.
– Ты больше меня съел! – каким-то чудом пробормотала Нюня с набитым ртом, полуобернув назад озлобленное лицо и не разгибая спины.
Взрослые не отставали от детей. И насколько толсто намазывала себе хлеб сливочным маслом Марфа Игнатьевна, вообще любительница этого продукта, настолько же, никак не тоньше, тотчас же старалась намазать себе и Ольга, у которой желудок вовсе не переваривал жиров.
– Масло хорошее Жану попалось,– проговорила она при этом для вида, чтобы подумали, что она не ест, а только пробует, как специалистка-хозяйка.
– Да,– промычала ей бабушка, жуя.– Масло действительно…
– Масло хорошо есть с редиской! – услыхав про масло, жадно кинулась к масленице и Нюня, чтобы те всего не съели.
– Редиска? – передернулся, как ужаленный, Вася.– Нюнь, подтолкни-ка ко мне миску с редиской. А то другие уже ели, а я даже не пробовал.
– Но у тебя во рту уже пирожное!
– Какая разница? Давай редиску!
И, что было удивительнее всего, гостья тоже ела хорошо, не хуже хозяев!
– Не замечаете ли вы,– как бы в объяснение этого обстоятельства, говорила она, ловко сдирая вилкой шкурочку с маринованной скумбрии.– Не замечаете ли вы, что сейчас, по случаю голода, в России едят так много, как никогда? Каждый рассуждает, вероятно, так: 'Бог его знает, что будет дальше, надо на всякий случай съесть, хотя и не хочется'. И едят, что попало, где попало, когда попало. По крайней мере у нас так. А у вас как?
– У нас? – переспросила Ольга и дала пройти по пищеводу недожеванному куску.– У нас, конечно, кто может, тот тоже ест теперь больше, чем всегда. Но мы едим не больше, а много меньше, чем ели прежде. А думаем-то об еде, конечно, больше, чем думали прежде. Прежде ели и почти не замечали этого; так сказать, делали это между прочим. А теперь, вот уже скоро два года, мы ни о чем другом не думаем, кроме как об еде. За два года ни одной минуты, свободной от этой мысли! За два года ни одной другой мысли!
– Да…– помотала головой бабушка над тарелкой и вздохнула: – Наделали!
Ели и тоном далеких поэтических припоминаний говорили, что почем стоило раньше и что почем стоит теперь.
– Раньше возьмешь на рынок рубль и принесешь домой полную корзину.
И следовало соблазнительное перечисление всего, что было за рубль в корзине.
– Раньше оставишь в ресторане два рубля, а чего только не наешь и не напьешь там за эти два рубля!
И следовало аппетитное описание всего, что елось и пилось в ресторане.
– Раньше…
– Раньше…
– Спокойной ночи, тетя Надя! – подошел и поцеловался с москвичкой Вася, плохо видя от желания спать.
– Спокойной ночи, тетя Надя! – встала и проделала то же самое Нюня, сонливо пошатываясь.
– Да не тетя Надя, а бабушка Надя! – уже в который раз поправила детей Ольга.– Бабушка Надя!
– Да…– едва дети ушли, меланхолично вздохнула москвичка и подперла руками красивую голову, склоненную над столом перед стаканом белого вина.– Вот уже и в бабушки попала!.. Боже мой, боже мой, как летит время!.. Неужели я такая старая?.. Даже страшно… А ведь я все еще чего-то жду… Оленька, Марфинька, дорогие мои, давайте выпьемте, чтобы нам не было так страшно…
Она расчувствованно чокнулась с хозяйками, выпила, нахмурилась, трагически застонала, как будто приготавливаясь к трудной интимной исповеди, и, тоном глубокого удивления перед собственной жизнью, начала вспоминать вслух, давно ли было в ее жизни то, давно ли было это…
Вино, ночь и воспоминания прошлого настраивали всех на чуточку грустный, задушевно-искренний тон. То и дело раздавались вздохи сочувствия к людям, о которых вспоминали…
И сыпались, сыпались вопросы хозяев; и давались, давались ответы гостей… И так волнующе-хорошо было в моменты общего молчания вдруг, неизвестно почему, всем своим существом почувствовать глухую- глухую провинцию, глубокую-глубокую ночь…
