– Конечно, конечно, Ксения Дмитриевна, – старалась поддержать в ней высокое настроение Гаша. – С ним вы пропали бы.
Ксения Дмитриевна положила на стол работу, заулыбалась в пространство, зажмурила глаза, потянулась, затрепетала.
– Какое это блаженство: в один прекрасный день почувствовать себя свободной от всех цепей и от любовных в особенности!
В передней раздался звонок, робкий-робкий.
– Уже знаю кто, – заулыбалась Гаша, встала из-за машины, прошла отворять парадную дверь и через минуту просунула лицо обратно в комнату: – Криворучкин, шофер с первого этажа, 'жених'. Что сказать? Не пускать?
– Ну конечно, – пожала плечами Ксения Дмитриевна. – Я же объяснила вам, Гаша, что с этим теперь я не тороплюсь.
Гаша исчезла и вскоре возвратилась в комнату, необыкновенно веселая, подвижная, балующая, как мальчишка.
– Отправила, – с торжеством заявила она. – Страсть люблю мужчинам натягивать носы. Спрашивает: 'Почему так?' Говорю: 'Раздумали выходить замуж'. А он мне: 'Ей же хуже'. А сам сделался красный как рак да такой злой, что я поскорее захлопнула перед ним дверь. Думаю: как треснет по лбу чем-нибудь железным!
Прошел час, другой, и в передней опять позвонили, по-прежнему осторожно-осторожно.
Обе женщины весело переглянулись.
– И звонить стали, черти, потихоньку, как нищие. То-то! Хвосты подобрали. Уже прослышали, что вы сдали экзамент на машинистку, в нескольких конторах кандидаткой и скоро будете получать хорошее жалованье. У-у, собаки! Я на вашем месте прямо не знаю, что теперь сделала бы с ними!
Она встала и пошла расправляться с визитером.
– Вам русским языком говорят, что не желают! – донесся из передней ее раздраженный голос. – Как так 'удивительно?' Ничего удивительного тут нет. Столько время жили без мужа, проживут и еще. Спешки нету никакой.
– Кто такой? – спросила с улыбкой Ксения Дмитриевна, когда Гаша вернулась.
– Какой-то новый, незнакомый. Такой нахальный, прямо лезет! Я, говорит, только что принятый в коммуну, недавно пе ребрался, и вы, говорит, меня еще не знаете. И попрошу, говорит, объяснить мне: на каком основании вы не допускаете в дом неизвестного вам человека? Если бы, говорит, я был вами замечен в воровстве, тогда другое дело. А это, говорит, даже на удивление. А от самого – и духами, и помадами, и госспиртом!
Они на некоторое время замолчали и погрузились в работу.
Гаша строчила на машинке, Ксения Дмитриевна пришивала пуговицы, метала петли вручную.
– Мне теперь надо поторапливаться перебираться от вас, – печально вздохнула Ксения Дмитриевна.
– Что так? – удивилась Гаша.
– 'Женихов' боюсь. Мстить будут.
X
'Дорогой Геня!
Давно не писала тебе. Но напрасно ты объясняешь' это моей 'леностью', 'праздностью', 'интеллигентством' и другими пороками.
Причины моего молчания сложнее.
Прежде всего, ты представить себе не можешь, как незаметно обрастаешь в Москве множеством всевозможных 'дел'. В Москве даже людям, ничего не делающим, всегда некогда. И каждый москвич тебе скажет, – поговори-ка с москвича ми! – как трудно из Москвы собраться писать. Не пишут даже людям близким, родным. Ты же для меня сейчас такой далекий и такой чужой, каким не был никогда. Зачем же, для чего же я буду очень торопиться писать тебе?
Ты пишешь, что тебе 'все известно' о моем поведении в Москве, что тебе подробно 'обо всем' сообщают наши общие московские друзья и знакомые. Если это так, то тогда для чего же ты в нескольких письмах подряд 'умоляешь' меня написать тебе о том, как я 'устроилась' и каково мое самочувствие 'физическое и нравственное'? О, как во всем этом я отлично вижу тебя, лжец ты этакий и притворщик! И как великолепно это дорисовывает тебя: подглядывать за мной через третьих лиц! Спрашиваю серьезно: по какому праву ты продолжаешь интересоваться мной, следить за мной? Ведь по существу между нами все было кончено еще два с половиной года тому назад, когда я, по твоему настоянию, уехала из Харькова в Москву! Оставь, пожалуйста, меня в покое, прекрати свои гнусные допросы, 'нашла' я себе кого-нибудь или еще никого 'не нашла'. Какое тебе до меня дело? Мы сейчас посторонние друг другу люди.
Ты злишься и спрашиваешь, на каком основании я бегаю 'по всей Москве' и выставляю тебя пред твоими московскими друзьями и знакомыми человеком низким, подлым, корыстным. Я-то, Геня, никому не жалуюсь на тебя, а вот ты действительно звонишь по всему Харькову, какой я была невозможной женой, как я изводила тебя, доводила до сумасшествия. Наши общие харьковские друзья и знакомые подробно пишут мне обо всем этом…
Относительно того, как я 'устроилась' в Москве, мог тебе сообщить, что я уже два года живу у Гаши. Тебя удивляет, как я, с моим характером, уживаюсь со своей 'бывшей горничной'. А вот представь, что уживаюсь. Это только с тобой я не могла ужиться, а с другими уживаюсь прекрасно. Фактически я живу у Гаши, конечно, прислугой. Нет той самой тяжелой и грязной работы, которой я не выполняла бы. И я этим бесконечно довольна. Я горжусь, что приобрела у Гаши эту выучку, этот двухлетний трудовой стаж, что прошла важный житейский факультет. Многому я тут научилась, от многих отделалась предрассудков, стала трезвой, практичной, деловой, и ты теперь меня не узнал бы. Вот у кого и тебе поучиться бы: у них, у таких людей, как Гаша и Андрей. Какие это хорошие, ясные, прозрачные до самого дна люди!
Вот тебе в двух словах о моем самочувствии, 'физическом и нравственном': нигде и никогда я не чувствовала себя так хорошо, как теперь здесь, у Гаши и Андрея.
Крепкие нервы этих простых деревенских людей, их примитивная жизнь, несложная психика, без 'вывихов' и 'провалов', действуют на меня самым исцеляющим образом. Я сама не ожидала таких благих для себя результатов. Точно пожила в здоровой местности. Точно подышала воздухом океана. Точно, наконец, отыскала свою мать-природу и перестала чувствовать себя 'сироткой'. Гаша и Андрей, эти дети природы, они как бы заражают меня своим здоровьем, своим крепким настроением, своей страшной жизненной устойчивостью. И я у них совершенно излечила свое сердце, когда-то так безжалостно расколотое тобой.
Тебя я больше не люблю.
Но об этом подробно потом. Сперва окончу то, о чем начала…
Благодаря участию во мне Андрея и Гаши, я изучила в Москве важное ремесло. Я окончила курсы машинописи по американской системе, имею диплом за подписями и печатями 'Моспрофобра', к настоящему дню зачислена уже в пяти советских учреждениях кандидаткой на должность. Кое-что зарабатываю возней с детишками в нашей маленькой 'детской комнате' при коммуне шоферов. Кое-что добываю изящным рукоделием, художественным вышиванием, знакомство с которым теперь мне тоже пригодилось. А как только получу службу, так запишусь на вечерние курсы стенографии или корректуры или еще куда-нибудь, пока не решила.
Эх, и заживу же я тогда!
Но я уже и теперь живу.
Странно: звание машинистки-переписчицы само по себе ничтожное звание, это я сама сознаю, но если бы ты знал, Геня, какое оно мне дает великое ощущение своей личной силы, какую вливает в меня твердую уверенность в моем будущем! Но ты, пожалуйста, не смейся надо мной…
И никаких 'мужей' мне сейчас не нужно! Вот что!
Это, новое во мне, тоже очень весело переживается мною теперь. К черту вас всех! Тут, было,
