– Юрай, дорогой! Рад тебя видеть. Эти двое с тобой?
– Со мной, – вздохнул я.
Тверд понимающе кивнул. Германцы негромко переговариваясь, с интересом присматривались ко мне. Тверд поставил кружки на стол, что-то сказал собутыльникам. Двое рассмеялись, поднялись, уступая мне место. Агапа и Петрония долго уговаривать не пришлось, оба позволили увести себя к другому столу, где тут же заказали большой кувшин вина. Впрочем, сели так, чтобы отрезать мне дорогу и к выходу, и к задней двери через кухню.
– Как твои дела? – поинтересовался Тверд, усаживаясь рядом. – Есть возможность вернуться на родину?
– Хороший вопрос, – ответил я искренне. – Я рад, что ты спросил именно об этом.
– А что я мог спросить еще? – удивился Тверд.
– Стал бы допытываться, какое мне отвалили жалованье, в каких апартаментах живу, сколько рабов и рабынь дали в услужение, какие льготы причитаются.
Тверд отмахнулся:
– Это все для ненастоящих людей. А ты – настоящий. И племя твое близкое нам, чую. Значит, для тебя благополучие родины важнее.
Германцы рядом весело спорили, орали песни. Нас никто не слушал, а микрофоны не ставят в подобных заведениях, рыбешка здесь мельче крючка.
– Если я стоящий человек, – сказал я, – то лишь потому, что родом из стоящего племени. Поверь, в моем племени большинство куда лучше меня.
Тверд довольно крякнул, залпом осушил половину кружки.
– Достойно говоришь! Пей, пиво здесь варят здорово. Эту корчму держит германец.
Я пригубил пиво. Оно напоминало перебродившие щи.
– Римляне вовсе не собираются отправлять меня обратно, – сказал я, понижая голос. – Я им открыл путь, а они тут же подготовили десантников! По их следам двинут армию!
Тверд спросил, сразу посерьезнев:
– Твой мир слаб? Отбиться не сумеете?
– Мы давно не воюем, – ответил я неохотно, понимая, что таким заявлением унижаю племя людей в глазах настоящего парня Тверда. – Мы взрослые, мы воюем доводами, идеями. Конечно же, мы справимся, в конечном счете. Но много людей все-таки погибнет! А нельзя, чтобы погибали даже красиво, по- геройски.
Я лепетал жалкие слова, у Тверда глаза становились недоверчивыми. Мой голос был слаб еще и потому, что меня не покидало нелепейшее беспокойство. Я боялся вторжения. Лазерные автоматы – не главное, но вот идеи. Да, бесчеловечность этого строя видна, но только человеку, а наш мир заполнен все же недочеловеками. Хоть они этого не знают, гордо именуют себя гомо сапиенсами. Но ведь гомо сапиенс – это еще не человек, а всего лишь «разумный». А разумный в нашем мире тот, кто умеет ковать мечи, пулеметы, атомные бомбы. Или, как говорят, не тот, кто изучает философию Достоевского, а кто изучает автомат Калашникова. Это нам только кажется, что симпатий к рабовладельческому строю быть не может! Никогда! Ни за что! Ни за какие пряники!!! Однако здесь уже основали города на Марсе, Венере, Ганимеде, в поясе астероидов. Пусть из ссыльных рабов, но все же колонии существуют! Здесь запустили межзвездную экспедицию. Здесь приказы выполняются мгновенно. Здесь правит железная рука, что так любезно простому человеку.
А еще неизвестно, где в моем мире вынырнут оба десантника! На Земле есть режимы, которые ухватятся за идею вот так же решить все проблемы, все сложности, надеть медные ошейники на интеллигенцию, плебс купить хлебом, зрелищами, победами в спорте, обогнать другие страны в гонке к звездам.
– Я должен успеть раньше их, – закончил я совсем жалко.
Тверд осушил тем временем четвертую кружку, лицо его покраснело, чуть оплыло.
– Я бы помог тебе, Юрай, – ответил он просто. – Даже если бы с меня за это содрали шкуру. Интересы племени должны быть выше личных. Но что ты можешь? Я не люблю римляшек, слишком задирают нос, но они смелые и умелые солдаты. И хорошие хозяева. Что можно придумать, чего они бы не предусмотрели?
– Пока не знаю, – признался я. – Но они не все знают. Как не знали о моем мире вовсе. Я лучше умру, чем останусь купаться в золоте.
– А мы здесь уже мертвые, – сказал Тверд очень трезвым голосом. – Разве здесь живут? Жрут, паруются, гадят да спят. Одна гадость. А мой мир светлый, цветом украшенный, радостный. Боги улыбаются, когда смотрят на славянский мир. Я тоже не хочу оставаться в этом мире живых мертвецов. Но что мы можем сделать?
– Можем погибнуть при попытке к бегству, – сказал я. Тверд помрачнел, и я поспешно поправился: – Погибнуть с оружием в руках, прорываясь на родину!
Лицо Тверда просветлело.
На следующее утро в храм Кроноса прибыли два десантника. В первый момент мне стало чуть ли не смешно. Собираются забросить этих громил, у которых лба не видно, зато кулаки размером с детские головки. Да их раскусит любой ребенок!
Затем волна смертельного холода пробежала по телу. Конечно, раскусит. Но у нас по всему миру, благодаря свободе печати и телевидения, узнают также о городах на Марсе, о прыжках в высоту на три метра, о толчке штанги весом в полтонны. Несерьезно? Но так ли уж крепко стоит на обеих ногах наша система ценностей? В моем мире многие ли знают о работах великолепнейшего ученого, немало вложившего в развитие нашей цивилизации, академика Блохина, часто ли видим его портреты? А вот футболиста с такой фамилией знает каждый. Посмеиваемся, что в старину знали титулы каждого князька, барона, графа, а незамеченными жили Авиценна, Ломоносов, Кулибин, но разве не заняли места царственных баронов
