флаг комично вписывается между старинными штандартами и гербами этого, без сомнения, старинного замка, маленькие флажки торчали по балюстраде широкой лестницы, я догадался, что мои основные апартаменты наверху.
Я подошел к окну, присмотрелся:
– А где же Эйфелева башня?
Этьен развел руками:
– Господин Печатник, окна вашего особняка смотрят в другую сторону. Да и вообще отсюда не видно.
Он говорил очень серьезно, то ли не понял юмора, то ли, наоборот, очень хорошо понял и старался меня переюморить.
– Да? – удивился я. – А я привык думать, что Эйфелева башня видна из каждого окна.
– Почему?
– Судя по фильмам…
– Я слышал, что в России засилье американских фильмов, – произнес он с шутливым ужасом, – но неужели… настолько?
– Я приложу все силы, – пообещал я, – чтобы сократить квоту на американские, зато поднять на французские. Безобразие какое! Обманывают простых трудящихся. И еще более простых президентов. Мне тут поесть дадут?
– Господин Печатник, – произнес он с тем же ужасом, – неужели вы сможете завтракать… вот в такое ужасное время?..
– Чем ужасное?
– Но время завтрака уже миновало!.. А до обеда еще далеко!
– Прилетев во Францию, – ответил я с достоинством, – я не стал французом. Я остаюсь патриотом России, а это значит, что жру все, жру всегда, никакой пост мне не указ, у нас такое особое православие, с национальными особенностями!
Он развел руками:
– Желание гостя – закон. Я показал бы себя плохим хозяином, если бы, накрыв для вас стол, не присоединился к этому… послезавтраку.
– Более того, – подсказал я вежливо, – насколько я натаскан во французском этикете, хозяин должен хватать с блюда гостя каждый кусок и жрать, жрать, жрать, чтобы из ушей лезло, тем самым доказывая, что не отравлено. С вином, кстати, то же самое.
Он вздохнул:
– Надеюсь, это не распространяется на женщин, их тут немало, на которых падет ваш благосклонный взор…
– А что, уродины?
– Нет, но жена у меня строгая. Старые принципы, знаете ли. К тому же она из провинции…
– Из Вандеи?
– Представьте себе. А я – якобинец!
– Любовь зла, – посочувствовал я. – Так что надо этим пользоваться. У меня жены нет, но есть женщина… кстати, еще тот зверь! Всегда страшусь обидеть.
Мы обменялись понимающими улыбками, мимо проплывали стены в картинах, Этьен вел меня к дальней двери в большом зале, и хотя дверь там притерта, как пробка во флаконе с дорогими духами, я все равно уловил ароматы хорошо прожаренного мяса и наваристого супа. Этьен отворил дверь с улыбкой, наш разговор после приземления вертолета слушают десятки ушей, и по одному намеку о желании перекусить тут сразу же бросились накрывать стол.
Навстречу пахнуло прекрасными запахами обильного стола, под стенами выстроились четверо добрых молодцев с салфетками на сгибе левого локтя. Красномордый мужик в белом переднике как раз ставил на середину стола что-то невообразимо пахучее, ароматное, я только видел золотистую кожу, торчащие кверху культяпки, кожа блестела, потрескивала под пальцами, ноздри мои жадно затрепетали.
– Спасибо, Жюльен, – сказал Этьен довольно. – Вы свободны. Если понравится ваш послезавтрак, получите орден Почетного легиона. Если нет – гильотина в соседней комнате ждет вас.
ГЛАВА 4
Повар убежал в комичном ужасе, хватаясь за голову, за ним удалились молчаливые стражи-официанты. Мы сели за стол, я в самом деле ощутил, что голоден, желудок беспокойно возится, задирает голову и с надеждой заглядывает в недостаточно широкую трубу пищевода, даже привстает на задние лапы, чтобы ухватить падающий кусок поскорее.
– Вы можете вести себя, – разрешил Этьен, – в соответствии с русским этикетом.
– Спасибо, – поблагодарил я. – А в чем его особенности?
– Да кто кого сгреб, – объяснил Этьен с невинной улыбкой, – тот то… и ест.
– Хорошее правило, – согласился я. – В самом деле, что нам Франция? Я успею стать французом, когда наемся. По-русски наемся. То есть нажрусь.
– Хорошее правило, – одобрил Этьен. – У нас говорят: ужин не отдавайте врагу, а делите с хорошенькими девушками.
– Знаю-знаю. Во Франции вообще все люди делятся на две категории: хорошенькие девушки и