горланящую толпу, на ходу превращая ее в партию, как уже до нас однажды сделал Моисей, ведем через палящую и безводную пустыню к дальним зеленым долинам абсолютного имортизма, обетованной страны бессмертия.
Я встал, но поймал себя на мысли, что пытаюсь увильнуть от работы, заставил себя сесть, только с силой потер лоб и уши, чтобы прилила кровь к голове, а то все стремится к тому месту, которым думают демократы.
Итак. Действовать без правил – самое трудное и самое утомительное занятие на этом свете. Потому недостаточно прекрасной и возвышенной идеи имортизма – нужно расписать чуть ли не каждый день, каждый час, чтобы не оставить щелочку для животного.
Сейчас же у меня перед глазами вот этот листок на стене:
«Заповеди имортизма:
1. Тело твое – не ты сам, а сосуд, в котором живешь.
2. Заботься о теле своем больше, чем об одежде, ибо тело сменить пока что не можешь.
3. Отдели себя от животного в себе и следуй желаниям духа своего.
4. Не останавливайся – ты еще далек от Бога.
5. Делай, что делаешь, закрой уши для дочеловеков».
Это лишь костяк, скелет, основа. Для меня достаточно, как и для немногих имортистов, что, подобно мне, не будем скромничать, аки горы, вершинами уходящие за облака, но для нормальных людей, что хотят быть имортистами, нужны законы и правила на каждый час, на каждую минуту! Враг силен, он пролезает в каждую щелочку…
Волуев появился снова, доложил бесцветным голосом:
– Заключен договор на поставку в Россию семи миллионов телекамер скрытого наблюдения. Разумеется, все фирмы мира не наскребут столько, но обещали за год справиться…
– Хотя бы скидки за опт получили? – спросил я скептически.
– Прослежено, – заверил Волуев. – Кроме того, помимо телекамер скрытого наблюдения, я, с вашего разрешения, велел установить наблюдение за сайтами. А также перехват радиопереговоров. В доктрину имортизма, как я понял, входит полное наблюдение даже за частной жизнью человека?
Я кивнул:
– Верно. Но, мне кажется, вы поторопились. Есть более острые проблемы, чем наблюдать за частной жизнью…
Он покачал головой:
– Осмелюсь возразить, господин президент! Именно сейчас, когда имортизм идет на ура, на взлете, так сказать, когда преступность выметается железной метлой, народ готов заплатить даже такую цену за безопасность. А потом, когда заживет лучше, уже не позволит всевидящему глазу государства подсматривать за его личной жизнью. Я намекнул господину Романовскому, что пора начинать пропагандистскую кампанию…
– Какую? – спросил я, насторожившись.
– Что, как это ни гадко, но выживаемость вида человеческого важнее, чем сегодняшние взгляды на то, что прилично, а что неприлично.
Он поджал губы, похожий на строгого пастора пуританской церкви, взгляд суров, настоящий кандидат в аскеты.
Я взглянул с сочувствием, отвел взгляд. Имортист – это не святой человек, свободный от всех животных недостатков. Увы, это все тот же потомок… уже и не разобрать – Хама, Сима или Яфета. Отличие от других собратьев в том, что пытается выкарабкаться из болота, подняться со дна, не останавливается при неудачах, снова и снова выдавливает из себя скота, идет по дороге к своему Великому Отцу, хотя ох и трудна эта дорога, когда по обе стороны дороги бордели и телешоу, а крутые каскадеры говорят насмешливо: ты че, не мужчина разве? Выпей с нами, потрахайся, нажрись так, чтобы три дня блевать, – красота! Это по-мужски, это по– нашему!.. Да и дороги видимой нет, темный лес, только и видишь изредка взблескивающую за ветками далекую звезду…
Александра приоткрыла дверь и, сунув голову в щель, пропела:
– Господин Вертинский…
– Пропусти, – сказал я. – Он же в списке лиц, которые могут проходить ко мне, минуя бюро пропусков, верно?
– Но не минуя меня, – возразила она. – Он же злой, как крокодил… Ой!
Дверь открылась шире, вошел Вертинский, придерживая Александру под локоть.
– Простите, – проговорил он галантно, – но я крокодил, крокодилю и буду крокодилить!
– Проблемы? – спросил я.
Он хмыкнул:
– Если у вас нет проблем – значит уже померли. Так что радуйтесь, проблем все больше. Здравствуйте, Антон Гаспарович.
– Прямо ликую, – буркнул я. – А где их все больше?
Александра ускользнула бдить и охранять, Волуев остался, в глазах поблескивают искорки. Мне показалось, Вертинский ему не очень нравится.
– Везде, – ответил Вертинский. – В частности, не перегибаем ли с нравоучениями для… э-э-э… молодой аудитории?
