А в это время король Генрих сидел в небольшом уютном кабинете, где любил работать и вообще проводить время, задумчиво смотрел в огонь, что жарко полыхает в камине.
Вообще-то их два, вделаны в правую и левую стены, но этот ближе, жар от него доносится сухими теплыми волнами, и Генрих в минуты задумчивости привык вперять взгляд в это багровое мятущееся неистовство.
Слуги по его жесту быстро внесли малый столик и уставили его роскошными яствами, разлили в две чаши горячее темно-красное вино с имбирем и другими специями.
Граф Маргант вошел, зябко потирая посиневшие от холода руки.
– Звали, Ваше Величество?
Генрих вяло повел рукой.
– Садитесь и угощайтесь, граф. Говорят, такие вина спасают от самой гадкой простуды.
– Говорят многое, – согласился граф. – А как на самом деле?
– Мне больше помогает сухой жар камина, – сообщил король. – Хотя и от вина не отказываюсь.
– Тогда я и не откажусь, – сообщил граф. Осторожно отпил, прислушался к ощущениям, кивнул одобрительно. – Еще как не откажусь!..
Генрих сказал медленно:
– Граф, как вам ситуация в Брабанте?
Он смотрел на своего старого друга и советника испытующе, граф Маргант ответил таким же взглядом. Мощь герцогства еще при герцоге Готвальде возросла настолько, что Брабант стал, по сути, независимой землей. На нового герцога король посматривал с осторожным опасением, и хотя тот не выказывает желания отделиться от Германского государства, однако, если возжелает, никто остановить не сможет.
Когда в Лимбурге вспыхнула междоусобица, Лоенгрин моментально послал туда рыцарскую конницу под руководством Шатерхэнда, как он сообщил королю, «дабы прекратить кровопролитие и дать народу жить в мире». Против ожидания они с такой легкостью и почти без потерь сломили сопротивление местных сеньоров, что одни мятежные лорды пали в сражениях, другие едва успели бежать в соседние страны.
Многие ожидали, что захваченный с такой легкостью Лимбург Лоенгрин присоединит к своим владениям, но он сообщил кротко, что мир установлен, кровопролитие прекращено и его войско возвращается.
Маргант допил вино, прислушался к ощущениям и только тогда проговорил неспешно:
– Признаю, Ваше Величество, вы не зря поставили на этого рыцаря.
Король вяло улыбнулся, но взгляд оставался отсутствующим, после паузы напомнил:
– Вообще-то я поставил на паладина.
– Да-да, на паладина, – согласился граф. – Простой рыцарь не стал бы уводить войска. Можно ли представить, что Тельрамунд оставил бы Лимбургу все вольности?.. И даже не обложил тяжелой контрибуцией? Можно еще этого чудесного вина?
– Сделайте одолжение, граф, – ответил Генрих. – Кстати, а что Тельрамунд? Этот Лоенгрин сглупил, конечно, когда оставил ему жизнь. Я помню, как этот чудак брал клятву, что Тельрамунд отныне будет творить только добрые дела! Лучше волку поручил бы пасти овец и сторожить ягнят.
– Да, – проговорил граф задумчиво, – этот рыцарь с ним еще наплачется.
Король налил себе на самое дно чаши, отхлебнул, морща нос.
– Полагаете, – поинтересовался он так же вяло, – второй поединок окончится иначе?
– Полагаю, – ответил Маргант, – граф Тельрамунд не такой дурак, чтобы снова свести выяснение отношений к поединку.
Король вздохнул.
– Тельрамунд дважды ту же ошибку не повторит.
Граф сказал саркастически:
– Не жалеете, что не на того поставили?
– Почему?
– Тельрамунд по крайней мере понятен.
Король поморщился.
– Простые люди понятны, с ними проще. А Лоенгрин – человек высоких идеалов. Он не жилец на этом свете. Мир для него чересчур жесток, но зато все, кто общается с ним, счастливы. Он никого не обидит только потому, что сильнее.
– И не оторвет Брабант от королевства, – закончил в тон Маргант, – только потому, что может это сделать.
– Что-о?
– Как, кстати, наверняка бы попытался сделать Тельрамунд. Так что на текущий отрезок времени Лоенгрин выгоднее.
Король покачал головой, в глазах появился мягкий укор.
– Откуда ты набрался такого цинизма?
– От вас, государь.
– Не ври, я не всегда такой. А ты мог бы заметить и то, что я сам бываю глупо благороден, как Лоенгрин… если это, конечно, ничего не стоит.
Граф язвительно хохотнул.
– Ваше Величество, благородство с выгодой несовместимо. Благородство как раз и становится заметным, если человек отказывается от личной выгоды.
– Во имя чего?
– Во имя какой-нибудь общей цели. Или просто в пользу другого человека. Причем не родственника, не друга, а вообще чужого. От которого ничего не ждет за свой красивый жест.
– Ага, попался!
– В чем?
– Жест-то красивый! Значит, награда в нем самом, в жесте.
Граф развел руками.
– Если бы и другим хватало такой награды, мир стал бы иным. Царствием Божьим на земле. Но, увы… Ваше Величество, не забыли, что сегодня после второго завтрака едем на охоту? Что делать, надо. Хоть и дурацкое занятие, но где еще можно укрепить старые связи, завязать новые, столкнуть соперников… и вообще судьбы мира решаются на охоте, а на дипломатических приемах только подписывают договоры!
Лоенгрин после победного возвращения из земель Тельрамунда первые два дня почти не отходил от Эльзы, выказывая ей любовь и нежность, обещал отлучаться из Брабанта все реже и реже, так как все налаживается, ну, почти все…
У Эльзы появилось новое увлечение, она покупала у крестьян голубей, а потом со своего балкона выпускала их на волю и радовалась, как ребенок, когда те поспешно уносились, часто-часто хлопая крыльями.
Сегодня она выпустили сразу полдюжины, Лоенгрин стоял в двух шагах и тихо любовался ее чистой незапятнанной красотой.
– Не понимаю, – проговорил он с тоской и горечью, – не понимаю… Почему так?
Она обернулась к нему в удивлении и тревоге.
– Дорогой, что тебя тревожит?
– Не понимаю, – повторил он уже со сдавленной яростью, – почему люди не становятся лучше? По всему Брабанту прекращены распри, разбойники исчезли, купцы без охраны ездят по всем городам и селам, разносят весть по всему королевству и даже за его пределами. У нас теперь торговцы даже с Востока… Я заложил десяток городов, по всему герцогству растут новые села и деревни, люди распахивают пустующие земли, народ богатеет, богатеет, богатеет!
Она сказала счастливо:
– Да, это все твоя заслуга!
Он отмахнулся.
– Да я не затем, чтобы похвалиться. Я не понимаю, почему разоренный и нищий народ, став богатым, не стал добрее? Не стал чище?.. Я и церкви велел строить так, чтобы охватывали всех… Папа доволен, прислал свое благословение, учредил брабантское архиепископство… Но и приобщаясь к Господу, народ не становится добрее! Где я допустил ошибку?
