ручья. Птицы наедаются так, что не могут летать, но на них никто не обращает внимания.
Конечно же, мы натаскали и сами этих огромных рыбин. С каждой икры – на тарелку с верхом. Крупная, блестящая от слизи. Вскипятили ведро воды, сполоснули, потом не могли понять, что находят в этой икре богатые придурки: каждая икринка стала такой упругой, что по одной приходится ловить на коренной зуб, чтобы раздавить. Ложку икры жуем минут пять, челюсти болят…
Не скоро разобрались, что горячей водой мыть ни в коем случае нельзя, кроме того, еще кое-какие тонкости, чтобы икра стала лакомством. Все мы с сожалением смотрели на колоссальные богатства, что вода выбрасывает на берег, но…
…за морем телушка – полушка, да рупь перевоз. Если бы вот это все каким-то чудом перебросить ко мне в Харьков, я стал бы миллионером. Но в реальности я не могу набрать даже банку, ибо ее придется носить на себе еще два месяца. А когда мы собирались к экспедицию, то даже стальные ложки заменили на алюминиевые, чтобы облегчить рюкзаки.
Снова в наше отсутствие медведь забрался в палатку и, конечно же, сожрал сгущенку. Более того, когда мы вернулись, он все еще сидел перед палаткой и, подняв банку, давил ее лапами.
Его силенки хватало, чтобы банка лопалась, а лакомство лилось прямо в подлую ненасытную пасть. Услышав наше приближение, а мы шумели, как стадо свиней, он бросил уже пустую банку и ломанулся в кусты.
Мы не успели сдернуть с плеч винтовки, медведь унесся, петляя между деревьями, как петлюровец. Когда мы рассмотрели, что он успел досуха выдавить пять банок, спонтанно возникла идея пойти по следу и наказать гада десятком пуль в ненасытное пузо.
В экспедиции у нас ничего нет для развлечения, кроме коробки с шахматами. Я играть избегаю, во мне чересчур велик инстинкт бойца. Я просто не могу проигрывать, это для меня противоестественно, начинаю сражаться и сражаться, партия идет за партией. После пятой у меня дико начинает трещать голова, чувствую жар, морда становится красной, даже буряковой, так говорят ребята, кровяное давление грозит взорвать меня и разбросать кровавые ошметки по всей Уссурийской тайге, но сколько ни убеждаю себя, что это всего лишь игра, ничего страшного, если проигрываю: не корову же теряю, как говорят все, но я не могу, не могу проигрывать!
Другие могут, я – нет!
Потому мне лучше вообще не играть.
Ни во что.
И все казино обходить по широкой дуге, отворачивая рыло в противоположную сторону.
Присел отдохнуть посреди поляны, вытащил ломоть жареного мяса, жевал, готовясь к следующему броску. Не успел доесть, по ту сторону кустов послышалось хорканье. Потом громче и громче, уже треск кустов, тяжелое дыхание, похрюкивание.
Я сидел, не двигаясь, на поляну начали выдвигаться, меня не видя, огромные свиньи. Все они деловито подбирали крупные блестящие желуди, их здесь столько, что ни земли, ни опавших листьев не видно.
Чавкая, подбирая желуди, двигаются плотной цепью, как римские центурионы. Прямо на меня надвигается огромный кабанище, ну просто каледонский вепрь, я потихоньку взял молоток, которым отбивал образцы пород, так же неслышно поднял над головой и приготовился садануть изо всей силы прямо в лоб кабину.
Похрюкивая, он приближался все ближе, и, когда уже пора бить, я заколебался. Голова кабана, как танковая башня, глазки крохотные, да это не череп, а сплошная глыба из монолитной кости.
Кабан едва не уперся рылом в подошвы моих сапог. Я сказал тихонько:
– Эй, дружище… Не оторви каблук.
Кабан рывком вздернул голову, уставился на меня непонимающе. Я все еще сидел, а он, гад, стоя на своих коротких, кривых, как у кавалериста, ногах, выше меня на полголовы. И смотрит в упор, еще не решил: стоптать меня или не стоптать… вот так сразу.
К счастью, свиньи тоже меня увидели, одна молодая свинка завизжала, а остальные бабы-дуры тут же ринулись на другую поляну. Я слышал, как разом остановились там под дубом, послышался смачный хруст пожираемых желудей.
Кабан недовольно хоркнул и, развернувшись, неторопливо пошел к ним. Когда кусты сомкнулись за ним, я перевел дыхание и медленно опустил занемевшую руку с молотком.
Часть 2
И вот наконец завершен период простейшей романтики, когда приключения ищутся наглядные, простые, то есть: ходить по нехоженой тайге, карабкаться по некарабканым горам, прыгать через пропасти, подниматься на эвересты или опускаться с аквалангом в глубины моря.
Еще там, в тайге, ощутил, что в большом индустриальном центре приключений намного больше, чем в прогулках по неброженым местам и отыскании залежей редких металлов. Только здесь приключения не столь простые и наглядные. Но их больше, они труднее и… выше. По классу выше.
Уезжая на Крайний Север дохляком, я, по сути, поставил себя перед дилеммой: либо помереть, либо вернуться на белом коне. Ну ладно, какой-то там белый конь, но чтоб не стыдно было дальше жить, а как можно жить, если даже в армию не взяли? Нужно стать таким, чтобы все видели: дело не во мне, а в тех дураках, что такого орла не заметили.
В то время нашими кумирами был Томми Коно, он из хилого заморыша, прикованного полиомиелитом к постели, превратился в мистера Олимпию и держал этот титул несколько лет. Он установил сто тридцать мировых рекордов в тяжелой атлетике, переходя из легкого веса в полусредний, оттуда в средний, затем в полутяжелый и грозился перейти в тяжелый, чтобы отобрать у тогдашнего Андреева титул абсолютного чемпиона мира. А Роберт Хайнлайн, тоже прикованный к постели, разве не сумел накачаться так, что стал чемпионом Америки по саблям? Словом, вернулся я через несколько лет с пропорциями: рост – 185 см, вес – 85 кг, размер рубашки – 54-й, джинсы – 44-й.
Как-то с приятелями лежали на пляже, к нам подбежал мужик, упрашивая чуть ли не со слезами, чтобы его выручили: через полчаса соревнования по гребле, а у него двое не явились. Всю команду снимут, а почему должны страдать другие из-за двух оболтусов? Пообещал хорошо заплатить. Мы с Худяковым
