от любопытства. Да и отец… ты, может быть, его вспомнишь, Игнат Сухоруков? Он закончил вашу школу на три года раньше, жил тогда на Ольгинской…
Игната я вспомнить не мог, тогда все, кто был старше хотя бы на год, воспринимались стариками, а младшие – малявками. Существовали только свой класс и параллельные, я с иронией подумал о таком восприятии времени, не слишком и сопротивлялся, когда Линда затащила по дороге в их домик. Это совсем рядом с остановкой и когда проходит трамвай, посуда в комнате позвякивает.
Все та же обстановка, словно и не прошло столько лет, но это смотря у кого как оно идет. Это я успел исколесить всю страну, сменил тридцать две профессии, у меня две трудовые книжки с вкладышами, еще чуть-чуть – и пришлось бы в отделе кадров заводить третью, я бывал на коне и под конем… и еще побываю, а здесь жизнь если и не стоит, то течет… очень медленно.
Линда крутнулась посреди комнаты, спросила весело:
– Что будешь: чай, кофе?
– Да ничего не надо, – пробормотал я.
– Ну ладно, – решила она, – тогда сразу и приступим.
Стоя передо мной лицом к лицу и глядя в глаза, она взялась за края маечки и легко сняла через голову. Тугие белоснежные яблоки тут же заалели красными ореолами. Я все еще смотрел туповато, Линда засмеялась и начала расстегивать на мне рубашку.
Брюки я снял уже сам. Яркий солнечный свет льется в раскрытое в сад окно, колышет занавеску. Линда раскинулась на постели нагая, загорелая, белые полоски кожи подчеркивают глубину загара. Алые кончики начали приподниматься, сужая красные кружки, грудь достаточно крупная, при ее-то худобе, ребра проступают сквозь кожу, животик плоский, хотя и с необходимой для изящества тоненькой полоской подкожного жира. Треугольник золотых волос… наверное, как у ее мамы, но те я никогда не видел. Тогда видеть женщину обнаженной считалось развратом, все происходило только в темноте, а сейчас яркое солнце, а Линда, перевернувшись, ловко уселась на меня верхом, в глазах смех.
– Не спеши, – сказала она понимающе, – нас никто не торопит. Понаслаждаемся…
Да, похоже, она прочла больше книг, чем я. Мне тогда хватило одной-двух, чтобы ощутить полное преимущество над сверстниками и воспользоваться в полной мере, а потом читал уже другие книги, мужчина – не мужчина, если не развивается, не двигается по лестнице эволюции вверх, развивая мозг и тело, а женщинам важнее читать эти книги… Хоть они все начинают делать позже, чем мы, но в чем-то они нас превосходят.
Я отдался ей во власть, а Линда, разгораясь, показала себя во всей свободе и раскрепощенности, которой даже бравировала и всячески подчеркивала. Я отвечал всем и на все, страшась показаться старомодным, ведь я сам двадцать лет тому проповедовал эти свободы, а сейчас вот они меня догнали. Стало жарко, оба вспотели, Линда придумывала что-то и свое, чего я не читал ни в одних книгах по технике секса, и наконец мы, выложившись одновременно, распластались, как выпотрошенные рыбы, часто дыша, нагрев воздух в комнате еще градусов на пять.
Потом она ходила голенькая по комнате, сейчас лето – жарко, сделала кофе, не потрудившись надеть даже трусики, мы пили из крохотных чашек, сидя на кухне, я подумал, что сейчас вот исчезает это когда-то пугающее слово «разврат», приходит новая формула, которую старшее поколение все еще не принимает и не примет: все, что делают в постели мужчина и женщина, – нормально и законно, ничего развратного в этом нет. Разврат – это когда мужчина с мужчиной или женщина с женщиной, а мужчине с женщиной можно и допустимо все.
Она подошла к окну и, чуть отодвинув прозрачную занавеску, от мух, выглянула в сад. Яркий солнечный свет буквально пронзил ее, на краях тело загорелось алым, словно протуберанцы на поверхности Солнца. Ее тело выглядело сотканным из молока и меда, я отставил чашку, чувствуя, как снова в низ живота толчками пошла тяжелая горячая кровь.
Только сейчас сообразил, что я всегда смотрел на общество со стороны, абсолютно не стараясь в него вжиться. Абсолютная свобода в школе, где не готовил уроки
Мои однокашники даже не замечали, что пресмыкаются, это у них называлось уживаемостью и нахождением своей ниши в обществе.
Я своей ниши не искал.
Да и сейчас… я сам их создаю.
Помню, в столовой ВЛК один из наших подходил ко мне, наклонялся и шепотом желал приятного аппетита. Только через несколько дней до меня дошло, что## он хотел этим показать.
Худяковы снова собираются в отпуск к морю. Полгода копят деньги, рассказывают всем, как поедут отдыхать к морю, потом едут, отдыхают и загорают там две недели, а по возвращении полгода рассказывают, как они ездили в отпуск к морю. Следующие полгода начинают готовиться к новой поездке, у каждого советского человека раз в году отпуск, и у каждого только две возможности: поехать к морю или же поехать в Прибалтику и сходить в Домский собор, чтобы потом полгода рассказывать о пребывании «в Европе».
Правда, можно отпуск проковыряться на даче, но таких презрительно не замечают, это не интеллигенты.
И совсем уж дико выглядят странные особи вроде меня, которые за всю жизнь ни разу не «отдыхали», то есть не ездили к морю, не ездили ощутить себя европейцем и даже не копались на приусадебном участке.
Мы, слушатели ВЛК, тем не менее – учащиеся, а это значит – нас тоже касается всесоюзная разнарядка насчет «картошки». Нам объяснили, что за два года обучения нам нужно будет один (!) раз побывать на овощной базе, после чего руководство Литинститута поставит галочку, что мы свой гражданский долг выполнили.
Посмеиваясь над этой глупостью, мы двинулись на овощную базу. У меня еще оставался осадок после неприятного разговора с лауреатом Сталинской премии и тем, что последовало, но по дороге развеялся, наконец прибыли, нам объяснили, что надо пересмотреть виноград – весь ли хорош, и в каком состоянии бананы. Посмеиваясь еще больше, мы сели жрать этот виноград и бананы и тут обнаружили, что поблизости
