если того требует обстановка.
— Был выбор, — пояснил я, — погубить эти три с половиной тысячи сейчас или же три с половиной миллиона через две недели!..
Он недобро усмехнулся.
— Другой бы долго жевал сопли и рассуждал о неприкосновенности человеческой жизни, а в результате промедления погибли бы и три с половиной тысячи, и три миллиона!.. Вы молодец, это не комплимент. Вы становитесь настоящим сингомэйкером.
— Спасибо, — ответил я польщенно. — Знаете, я долго думал над этой проблемой, вспоминая ваш со мной разговор…
— И что интересного надумали?
Я развел руками.
— Разве сейчас тот, кто упорно и настойчиво учится, а потом много работает, постоянно повышая квалификацию, не зарабатывает больше бездельника, что в школе прогуливал уроки, потом был активным футбольным фанатом, а все свободное время просиживает перед телевизором с банкой пива в руке? Что-то бездельнику и сейчас не дают неограниченный кредит в банке, не открывают перед ним двери в элитные клубы, не приглашают на презентацию нового авиашоу, открытие газопровода или встречу английской королевы!
Кронберг усмехнулся, произнес поощрительно:
— Так-так…
— Глупо и безнравственно, — продолжал я приободренно, — рассчитывать, что при достижении сингулярности это нормальное положение вещей, сложившееся в любом обществе совсем не зря, вдруг изменится! Здесь нет никакой дискриминации или ущемления чьих-то прав. Все правильно: первыми вступаем в сингулярность мы, члены организации, а уже потом будем смотреть, кому приоткрыть дверцу, а кого и оставить в прежнем и, надо сказать честно, довольно уютном мире.
Кронберг внимательно слушал, я все время чувствовал на себе его острый взгляд, высвечивающий во мне все закоулочки.
Когда я умолк и застыл в ожидании приговора, он еще помолчал, со вздохом нажал кнопку на столе. Я услышал, как по-военному четко прозвучал голос:
— Слушаю, шеф.
— Изменение в заказе, — произнес Кронберг.
— Слушаю!
— Набирайте не шесть годных, — сказал он, — а семь.
Ответ прозвучал несколько озадаченный:
— Да, шеф, но… это задержит еще на месяц! Даже лабораторные образцы почти все идут в брак.
— И все же, — повторил Кронберг, — доставите сюда, когда наберете годных семь. Даже если на это уйдет еще пять миллиардов долларов.
— Слушаюсь, шеф!
Кронберг снова нажал кнопку, я ее не видел, но по характерному движению руки понять можно многое, я застыл чуть ли не по стойке «смирно», сердце колотится, то ли сейчас тайком расстреляют и закопают, то ли похлопают по плечу и скажут: иди в подвал, работай. Но теперь оттуда не выпустят, раз уж все тайны узнал…
А насчет седьмого чипа страшусь даже строить догадки.
Этот день никогда не забуду: я докладывал Кронбергу о мерах по сдерживанию инфляции в странах Европы, когда у него на запястье звякнул мобильник. Поморщившись, он поднес руку к уху. Я видел, как меняется его лицо, буквально начинает светиться изнутри радостью.
— Прибыли?.. Сколько годных?
Я уловил в его обычно бесстрастном голосе сильнейшее напряжение. Выслушав, он непроизвольно кивнул, словно собеседник его видит, а может, и видит, сказал чуть теплее:
— Хорошо, хорошо… а Данциг?
Я сидел смирно, даже не шевелился, чтобы не отвлекать, а Кронберг, дослушав, опустил руку и сказал взволнованно:
— Юджин, пойдемте. Ради этого момента я жил…
Перед входом в здание стоит очень непростой автомобиль, на таких инкассаторы возят мешки с деньгами, из распахнутых настежь дверей трое мужчин вытаскивают ящики. Я с изумлением узнал Макгрегора, Штейна и Гадеса, а помогал им охранник. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глазах я увидел сильнейшее удивление.
Из кабины медленно вылез очень старый человек, лицо показалось знакомым, но сколько я ни перебирал мысленно портреты великих ученых, не признал. Он перевел дыхание, охранник по кивку Кронберга подбежал к нему и, почтительно поддерживая под руку, повел в здание.
Ящики занесли, машина развернулась и ушла, я послушно шел за Кронбергом. Он потер руки.
— Сейчас Гордон переведет дух и… приступим!
— К чему? — вякнул я осторожно.
— В ящиках — «багровые».
— Ага, — сказал я, — ну так бы и сказали…
Он нервно дернул щекой.
— Не сердитесь, я тоже на взводе. Это сверхзасекреченные чипы по двухнанометровой технологии. Да-да, те самые…
Я не поверил:
— И все годные?
Он поморщился.
— Из первой партии, там была тысяча, отобрали семь. Вообще-то годных было вроде бы восемь, но один я велел уничтожить.
— Из суеверия? — сострил я.
Он дернул щекой.
— Во избежание. Нас все-таки семеро.
Голос его дрожал, он все время то поводил плечами, то потирал ладони.
Через полчаса в его кабинете собрались члены Высшего Совета. Не все, конечно, а то ли рискнувшие принять участие в эксперименте, то ли вообще способные передвигаться.
Трое пришли с палочками, одного вообще ввели под руки двое помощников. На меня посматривали с интересом, я чувствовал, что переговариваются мысленно, перемывают мне кости. Не все, конечно, таких пятеро, семерым так и не удалось заставить работать коммуникаторы.
Кронберг сказал коротко:
— Представляю вам, господа, самого молодого члена из числа допущенных к классу А-нуль. Как вы уже знаете, он в последний момент сумел преодолеть… последний барьер, простите за тавтологию. Потому он здесь. Теперь еще раз о чипе. Создатели уверяют, что он способен ускорить мышление в миллиард раз… Насколько это соответствует действительности, мы и проверим сегодня. Вы все понимаете, человек с таким чипом сразу же приобретет неслыханные преимущества. Скажем, при желании легко станет властелином мира…
Один из старейших сказал с упреком:
— Эдуард!
Кронберг горько усмехнулся.
— Мы все проверенные и перепроверенные, верно. Но кто знает, что случится в психике, когда ощутишь всемогущество… Потому у этого чипа есть дополнительная особенность.
Он замолчал, на меня повеяло холодом, но я, как и все, не мигая смотрел жадно и ловил каждое слово. Кронберг вздохнул и сказал буднично:
— Ничего, собственно, нового, вы и так живете под постоянным наблюдением. Привыкли же?
Старец проскрипел желчным голосом:
