Я пробормотал:
— Да меня цены на бензин как-то не волновали.
— И не будут волновать, — согласился Глеб Модестович. — Несмотря на мощный мотор вашей машины.
— Мощный?
Он пожал плечами.
— Не на малолитражке же будете ездить?
— Ну, я как-то не думал об этом.
Он кивнул.
— Подумайте. Или давайте я распоряжусь, чтобы вам помогли подобрать? Да, это будет проще. Так что сегодня просто осваивайтесь. Работать начнете завтра. Я имею в виду, над определенными заказами. А так, я же понимаю, вы работаете всегда и везде, чем бы ни занимались…
— Ну вообще-то… — пробормотал я.
Он перебил:
— Не оправдывайтесь, мы все здесь такие. Никакие развлечения не бывают такими интересными, как любимая работа! Ждите, сейчас я к вам пришлю…
Окошко исчезло, он отключился без предупреждения. Я встал, стараясь не смотреть на стены в тех местах, где могут быть вмонтированы телекамеры. И хотя я мелкая сошка, однако средства наблюдения настолько подешевели и настолько автоматизированы, что дороже пачку жвачки купить, чем пару микроскопических телекамер с великолепным разрешением. Так что вполне все может писаться и затем проверяться с помощью простейших компьютерных программ.
В дверь постучали, я сказал громко:
— Войдите!
Глава 4
Через порог, к моему изумлению, переступила та дюймовочка с высокой копной волос, на которую я засмотрелся на втором этаже. Улыбнувшись, сказала важно:
— Меня зовут Эммануэлла.
— Очень приятно, — сказал я. — Да что там приятно! Я просто счастлив…
Она наморщила носик.
— Правда, никто меня так не зовет.
— Почему?
Она сказала уже грустно:
— Если бы я была такого же роста, как Тина! И с такой же фигурой… А так все зовут Эммой, а то и вовсе Эмкой.
— А Эммочкой?
Она кивнула:
— Тоже бывает, но это тоже… не Эммануэлла.
— «Эммочка» звучит прекрасно, — не согласился я. — Как «Дюймовочка». По-моему, это намного лучше, чем «Дюймовина»!
Она хихикнула:
— Здорово, никогда такое не думала. Наш шеф прав, в нашу фирму пришел головастый сотрудник!
— Спасибо.
— Нет, правда. Головастость проявляется во всем, правда?
— Не думаю, — ответил я осторожно. — Я вот никогда не пробовал разбивать лбом кирпичи и пробивать доски. Пожалуй, и пробовать не буду.
— Пойдемте, — велела она. — И вообще, Евгений Валентинович, сходите в туалет, я подожду.
Я сконфузился:
— Да что вы о таком…
— Я обслуживающий персонал, — объяснила она важно, — и должна о вас заботиться.
— Ох, ну ладно. Я быстро!
Когда я вышел, она посмотрела на мои ладони с сомнением, но промолчала, что не слышала плеска воды из-под крана. Я потащился за нею, стараясь рассматривать ее ладную фигуру понезаметнее. Дело не в подсматривающих телекамерах, просто, если вдруг оглянется, самому будет не по себе, хотя мой взгляд вообще-то можно рассматривать как комплимент. Очень откровенный комплимент, а живем мы во все более открытом мире.
— Эмма, — сказал я неуклюже, — если можно, то Евгений Валентинович — это как-то парадно слишком. Вы же не моя студентка.
Она оглянулась через плечо, глаза широко распахнуты в удивлении:
— А как?
— Ну… можно Евгений.
Она ахнула:
— Как можно! Вы ж профессор!
— Я доктор наук, — ответил я, защищаясь, — но не профессор! Первое — это звание, а второе — должность. Ее получить куда труднее, так как докторство — это звук, а профессура — высокий оклад, власть, влияние, рычаги… Так что я никогда не был профессором. И вряд ли меня бы туда пустили.
Похоже, она чувствует, что мой взгляд устремлен на ее ноги: идет, как манекенщица по подиуму, спина ровная и даже чуть откинута назад, это чтоб те, кто впереди, хорошо рассмотрели ее красиво очерченную грудь. А я, топая сзади, все не отрывал взгляда от неимоверно длинных для ее роста ног, вот всегда засматриваемся на подобные, наш мужской пунктик, тяга к таким ногам чисто инстинктивная, сами не понимаем, почему длинные так ценятся, вот сколько анекдотов про них, однако я привык до всего докапываться, а здесь решение на виду: при длинных ногах женская задница сама поднимается к нашим ладоням, а пальцы начинают дергаться от жажды ухватить эти ягодицы, что прямо просятся в руки. А короткие ноги, опуская женский зад всего на три-пять сантиметров, ухитряются почти начисто загасить инстинкт хватания и совокупления! Этот рефлекс образовался, видимо, еще в лемурье-обезьяньем прошлом, когда наши четвероногие предки еще не понимали, что самочку вообще-то можно приподнять…
Я догнал, пошли рядом, я косился на ее высокую грудь, разрез блузки как раз позволяет увидеть верхние края розовых кружочков, а когда ткань оттопыривается при движении, то даже сами кончики, как будто твердеющие под моим взглядом.
На повороте я едва не ударился об угол, засмотревшись. Эмма сделала вид, что не заметила, хотя губы дрогнули в очень даже довольной усмешке. Охранник скользнул по нас равнодушным взглядом и снова повернулся к экрану. Что там, я не видел, но, судя по едва слышным звукам, идет в слэшере.
Чистый влажный воздух ударил в лицо, мокрый тротуар блестит, в лужах отражается умытое солнце. Автомобили просто сияют, как молодые жуки-бронзовки, что только что выбрались из коконов. Обходя лужи, Эмма подвела меня к элегантному «Форду». Я ухитрился забежать вперед и открыть перед нею дверь. Выглядело несколько комично, так как открывать пришлось левую. Эмма села за руль, я поскорее обогнул машину и торопливо залез в кресло справа.
Она сказала строго:
— Пристегнитесь. Правила ужесточили.
— Да, мы уже почти Европа, — согласился я и защелкнул ремень безопасности, что среди настоящих мужчин — а кто из нас ненастоящий? — считалось малодушием и даже трусостью.
— Мы и есть Европа, — уточнила она. — А всякие там парижи и лондоны — как хотят.
Машину она повела умело, быстро, профессионально точно, сразу подстроилась под «зеленую волну». Я невольно засмотрелся на ее длинные ноги, что провоцирующе приподнялись на педалях, коротенькая юбочка тут же начала сползать к поясу, попытался строго напомнить себе, что длинные ноги —
