Ночью ему снилась Айша, он плакал и молил ее простить гибель ее братьев, а проснулся от рева труб по всему лагерю, что подняли от костров солдат, а теперь созывают последних из города.
Солнце только-только поднялось над далекими горами, а первая колонна уже двинулась по остывшей за ночь дороге.
Наемное сарацинское войско императора, прибывшее с ним из Палермо, теперь постоянно двигалось впереди, готовое как принять первыми бой, так и показать, что эти франки не те франки, а совсем другие франки, с этими можно не только дружить, но и хорошо дружить.
Манфред появился только однажды, он время от времени проезжал вдоль колонны, зорко и придирчиво оглядывая армию на марше, а когда поравнялся с Тангейзером, сказал ему значительно:
– Видишь долину?
– Да, – ответил Тангейзер настороженно.
– Это та самая, – сказал Манфред с почтением, – Саронская!
Он умчался дальше, а Тангейзер, хоть и всего второй раз услышал это название, все равно попытался смотреть на эту долину с восторгом, почтением, как того требовалось, но что-то не получалось, перед глазами все равно стоит гордая и прекрасная Айша, все еще загадочная и непостижимая.
За эту землю в течение многих тысяч лет сражались народы, овладевали ею, но приходили новые, неведомые, снова сражения, и снова захватчики становились хозяевами, но эпоха меняла эпоху, прежние народы рассыпались в пыль под натиском молодых и свирепых, пока наконец ее завоевали воины Иисуса Навина…
Но и его царство не продержалось вечно. Эта долина знала и разгромивших иудеев эллинов, и римлян, и многие другие народы, пока не пришли самые молодые и яростные воины ислама, что огнем и мечом покорили эти земли и объявили своими.
Он вздрогнул от удара по плечу, это огромный Карл, огромный, как башня из железа, поприветствовал его дружески и бесцеремонно.
– Ты чего такой печальный?.. Ах да, прости, дружище…
Тангейзер ответил тихо:
– Куда ни посмотрю, она перед глазами.
– Всякая любовь, – прогрохотал Карл сильным голосом, – счастливая, равно как и несчастная, настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь.
– Да, теперь вижу…
– Лечит время, – ответил Карл. – Оно, проклятое, лечит все. Просто живи дальше. И не отставай от войска. Мы зачем здесь, в этой чертовой пустыне?
– Освободить Иерусалим, – ответил Тангейзер глухим голосом.
– Вот об этом и думай, – посоветовал Карл.
Промчались легкие всадники, прокричали, что уже скоро впереди большой оазис, там можно дать передохнуть коням, напоить, самим перевести дыхание.
Тангейзер видел, как все взбодрились, эта дикая жара и палящее солнце сводят с ума, уже все крестоносцы научились укрывать головы поверх шлемов бедуинскими платками, но все равно доспехи раскаляются так, будто их держат на огне.
Конь Тангейзера брезгливо ступал по иссохшей, как шкура перелинявшей змеи, истоптанной земле, сухой и звонкой, по бокам то и дело проползают ржавые ковриги древних гор, везде белеют, как мелкие бараны, круглые обкатанные камни, словно потоп носил их не сорок суток, а сорок тысячелетий, наконец впереди в самом деле показалась зелень.
Из солнечно-мглистой дали выступили небывало роскошные для пустыни финиковые пальмы, богатырские оливы…
Легкие сарацинские конники унеслись туда, спеша поставить шатер императора в тени. Вальтер, не выдержав, послал коня следом, но Карл и Константин продолжали держать рыцарский строй, словно в любой момент готовы отразить нападение. Карл перехватил взгляд Тангейзера, сказал рассудительно:
– Всевышний позволил, чтобы было о Нем сказано, что Он создал Свой мир за шесть дней и отдыхал на седьмой. Если даже Он, который не знает усталости, позволил, чтобы о Нем было так написано, насколько же больше нужен отдых на седьмой день человеку, про которого сказано: «А человек рожден для забот».
Константин горько засмеялся:
– Ты отдыхал все шесть дней недели, которые надо трудиться, и вот только на седьмой выехал из города! И уже хочешь отдыха?
– Ты молчишь лучше, – сказал Карл сердито, – чем говоришь.
Глава 12
Тангейзер жадно всматривался вперед, там из зарослей выметнулось целое стадо легконогих антилоп и унеслось огромными прыжками, а над деревьями взлетели ярко раскрашенные птицы.
В этом оазисе три домика и много садов, ему было непривычно видеть, что плодовые деревья растут всюду, в обычных диких рощах, там созревают плоды и, переспев, падают на землю, где их либо подбирают дикие животные, либо они высыхают, а то и вовсе гниют.
Между садами, за которыми уход, посажены раздутые колючие растения диковинного вида, но люди попрятались в дома и закрыли окна, словно это может спасти.
Он напоил коня, войско начало устраиваться так, словно получило приказ остаться здесь и на ночлег, а он, не утерпев, выехал из финиковой рощи и пустил коня вокруг оазиса, стараясь ухватить памятью странную красоту этих диких и одновременно самых древних на свете мест.
Молчаливый Райнмар, присутствие которого Тангейзер обычно даже не замечал, ехал сзади и, как обычно, ничем не выдавал своего присутствия, чтобы не мешать хозяину мыслить и складывать слова в стихи, но на этот раз именно он привстал в стременах, прислушался.
Тангейзер мерно покачивался в седле, погруженный в вихрь танцующих и дразнящих слов, из которого так трудно выдернуть самые нужные, в то время как в руки сами лезут те, которые легче поймать. Он не сразу услышал, как оруженосец вскрикнул:
– Мой господин!.. За этой рощей… идет бой?
Тангейзер очнулся, повел головой. Со стороны большой группы деревьев доносятся яростные крики, звон металла и конское ржание.
– Похоже! – крикнул он и, пришпорив коня, послал туда галопом.
Деревья отодвинулись в сторону, он увидел двух рыцарей, отчаянно отбивающихся от двух десятков конных сарацин. Один на глазах скачущего Тангейзера упал, обливаясь кровью, второй продолжал размахивать мечом с удивительным мастерством, щит его уже изрублен на куски, а стальные доспехи покрыты зарубинами.
– Держитесь! – заорал Тангейзер страшным голосом. – Помощь, помощь!
Несколько нападавших оглянулись в его сторону, кто-то подал коня навстречу, а Тангейзер, чувствуя, как в нем пробуждается бешеная энергия берсерка, наследие его отцов-прадедов, выхватил меч и врезался в толпу, раздавая удары.
Клинок его сверкал со скоростью молнии, сам он рычал и ревел, чувствуя, как во рту закипает пена, а глаза лезут на лоб, каждый взмах клинка без всякой нужды рассекал противника пополам, и сарацины сперва опешили, затем качнулись в ужасе назад, кто-то закричал испуганно и тут же захлебнулся кровью, меч германского рыцаря рассек его до пояса.
Сарацины попробовали взять его в кольцо, по доспехам защелкали стрелы, а он с невиданной даже для себя быстротой с каждым ударом повергал противников мертвыми.
Наконец они подались назад, он оказался рядом с пешим рыцарем, но не остановился, а с диким ревом ринулся на остальных, их еще с десяток, убил двоих, и тут остальные в ужасе перед этим безумцем повернули коней и ринулись вскачь в сторону пустыни.
