заменят. Да, попону не желаешь от местных умельцев?
– Да у меня и старая в порядке…
– Просто как память, что был в Святой земле!
– Ну, можно бы…
– Хорошо, закажу и для тебя. Пойдем, а то у меня живот к спине прилип.
Ужинали быстро и жадно, проголодавшись, потом пили вино, а на десерт им подали огромные пироги с орехами, и теперь насыщались неспешно, с удовольствием, смакуя и чувствуя, как усталость отпускает все еще сильные и здоровые тела.
Потом Константин ушел в конюшню, все-таки работу местных умельцев надо перепроверять, для них надуть франка – одно удовольствие, а Тангейзер поднялся по скрипучей лестнице в их комнату, воздух жаркий, спертый, окошко крохотное, и когда он попытался открыть, оно едва не вывалилось наружу целиком. Рассердившись, он, придерживая за створку, ударил пару раз кулаком, и в щель пошел воздух чуть свежее, но такой же горячий, пахнущий пылью и песком.
Глава 5
Он зажег светильник, тени заметались по стенам, а он приник к окну, рассматривая быстро темнеющее небо. Бледная, как привидение, луна уже появилась еще на заходе солнца и теперь, как тающий леденец, вырисовывается на темно-лиловом фоне, затем начали выступать из небытия звезды.
Все равно и с распахнутым окном жарко, он вышел на балкон и на свежем ветерке рассматривал прибывающий и убывающий народ внизу во дворе.
Балкон тянется вдоль всего второго этажа, она вышла почти на противоположный конец, красиво выгнув гибкое стройное тело в струящемся платье, такие в Европе не носят, слишком видно тело, как говорит церковь – греховное, и она права, мысли тут же с удовольствием поворачиваются именно в греховную сторону.
Он наблюдал за ней, чувствуя сладкое стеснение в груди. Ее семитская смуглая кожа напомнила ему о временах таких древних, что и фараонов тогда еще не было, нечто загадочное и нечеловеческое в ее утонченных чертах лица, удлиненных глазах и черных ресницах, слишком длинных и густых для земного существа.
Что она видит с балкона: новый мир, который пришел на смену ее миру, некогда расцветавшему на этих землях? Или видит свой, прежний, все еще цветущий и праздничный, когда все было в мраморе, серебре и золоте, слоновой кости?
Сердце стучит все сильнее, он судорожно вздохнул, сдвинулся с места и деревянными шагами пошел к ней.
Она слышала шаги, поворачиваться не стала, только посмотрела на него через плечо немножко дикими глазами, но не испуганными, а так, равнодушно-любопытными.
– Здравствуйте, – произнес он с неловкостью. – Я все еще не привыкну, что в этих жарких местах женщина может выходить одна даже на улицу.
Она помолчала, на ее смуглом лице не отразилось ничего, и произнесла она так же равнодушно:
– В ваших землях не так?
– Нет…
– Странно, – произнесла она.
– Везде свои законы, – сказал он. – Значит ли, что здесь женщинам больше доверяют?
Она сдвинула плечами.
– Не знаю. Возможно, мужчины заняты выживанием, потому не до женщин. В том смысле, что они тоже должны выживать…
– Без мужчин?
– Без мужчин или с мужчинами, – ответила она. – Но если я буду сидеть дома взаперти, мужу труднее будет кормить меня и троих детей.
Он сказал невольно:
– Ого!.. Вы замужем?
– Да.
– А на вид вы совсем ребенок.
Она покачала головой.
– Я не ребенок. Меня выдали замуж в двенадцать лет, сейчас мне уже шестнадцать, скоро будет семнадцать.
– Ого, – повторил он ошарашенно, – никак не привыкну к местным реалиям. Вы здесь… работаете? Или в гостях?
Она чуть помедлила с ответом.
– Я… подрабатываю.
– Как?
Она подняла свое детское личико и серьезно посмотрела ему в глаза.
– Высматриваю богатых гостей. Если кому-то нужно утолить жар в чреслах…
Он застыл на долгое мгновение, она отвернулась и начала смотреть с балкона в сторону ворот, где створки распахнулись перед тяжело нагруженной повозкой.
Сердце бьется все так же часто, только теперь пришла и волна той чувственности, которая минуту назад казалась чудовищной, оскорбительной и неуместной.
– Мне тоже нужно погасить этот жар, – сказал он хриплым голосом.
Она произнесла, не поворачиваясь в его сторону:
– Две серебряные монеты.
В их комнате уже похрапывает Константин, Тангейзер заколебался, и хотя женщину, судя по ее виду, вовсе не смущает присутствие второго крестоносца, однако он спросил стесненно:
– Может быть… заказать другую комнату?
Она посмотрела на Константина, перевела взгляд на Тангейзера и сказала со смешком:
– Побереги денежки.
И все же он, расположившись с нею на соседнем с Константином ложе, старался держаться как можно тише, все-таки это таинство, церковь запрещает совершать его при горящей свече, а только в темноте.
Впрочем, эта таинственность и скрытность еще больше разжигала желание. Было в этом что-то изысканно-порочное, и он с наслаждением и страстью погружался в мир новых ощущений жгучего Востока, таких же острых и необычных, как и сдобренная сарацинскими специями еда, от которой горят рот, глотка и все внутренности…
Через окно в комнату начал проникать слабый рассвет, затем светлый квадрат на стене начал розоветь. Тангейзер разомкнул объятия и с блаженным вздохом откинулся на спину.
– Если и есть на свете счастье, – сказал он тихонько, – то оно здесь… Вблизи Камня Мориа, центра мира, где сейчас пребываю я, довольный и радостный…
Она шевельнулась рядом, он видел блестящие в полутьме ее живые глаза.
– Это наш Камень, – шепнула она. – С него Аллах начал создавать мир.
Тангейзер сказал чуточку хвастливо:
– Я слышал, Мухаммад с него начал путешествие на небо?
– Мухаммад ехал, – сказала она, – из Медины в Иерусалим на своей быстрой верблюдице Молнии. И когда он остановился отдохнуть и разложил коврик, нечаянно опрокинув кувшин с водой, перед ним и открылся Путь… Он встал стопой на Камень Мориа, что вскрикнул от радости, но пророк строго велел ему молчать, а сам достиг небес, где Аллах принял его и дал подробные наставления о праведной жизни, а когда пророк вернулся, вода еще продолжала выливаться из опрокинутого кувшина…
