– Ты прелесть, – прошептал он. – Ты всегда готова к любым услугам, можешь даже просветить глупого франка…
Она хихикнула и шепнула в ответ:
– Ты недоволен?.. Женщина всегда должна уметь заполнить паузу щебетанием…
Константин всхрюкнул во сне, повернулся на спину и забросил руки за голову. Тангейзеру показалось, что старший товарищ еще в полудреме, собирался уже как-то прервать свое сладостное состояние, как вдруг Константин рывком поднялся, взглянул на них расширенными глазами, в которых ни следа от сна.
– А-а-а, вы здесь… Доброе утро!
Тангейзер не нашелся, что ответить, но женщина ответила вежливо:
– Утро доброе… Как спалось?
– Прекрасно, – заверил Константин, – но снилось что-то уж очень греховное… С чего бы?
Он поднялся, церковь запрещает спать обнаженными даже в жару, и у Константина обнажен только торс, могучий, в сухих, но толстых мышцах, на боку косой шрам от сарацинской сабли.
Бросив на застывшего и донельзя смущенного Тангейзера косой взгляд, он рывком набросил на себя рубашку, натянул сапоги и сказал деловито:
– Пойду закажу завтрак, а ты давай собирайся.
Когда за ним захлопнулась дверь, Тангейзер поспешно вскочил, сарацинка поднялась с той стороны ложа, нагая и грациозная, в глазах смех и удивление стыдливостью франка.
– Все равно неловко, – пробормотал он. – Мы франки, у нас все по-другому.
– У всех свои запреты, – ответила она легко. – Вам запрещено предаваться наслаждениям в постели, нам запрещено пить вино…
– Не такие уж мы и разные, – сказал он. – Все, я побежал!
Она поцеловала его и толкнула в спину.
– Беги, а то твой друг все съест.
Константин в самом деле как раз отодвинул миску с обглоданными костями и потянулся за другой.
– А-а-а, – сказал он, – а я думал, тебе уже и не до завтрака.
Тангейзер сел за стол, сильнейшее смущение не позволяло встречаться взглядом с насмешливыми глазами старшего рыцаря, он пробормотал с неловкостью:
– Все-таки у них… нравы… вольные…
Константин заметил меланхолично:
– В любой стране, где вопрос стоит о том, чтобы выжить… Когда идет жестокая война, даже папа римский не только прощает грехи, но и сам рекомендует отступать от строгих норм, если их соблюдение грозит смертью.
Тангейзер возразил:
– А как же наше «умри, но не урони честь», «умри, но сохрани верность», «умри, но не отступись от Христа»? Как же те первые христиане, что выходили на арену Колизея, чтобы быть растерзанными львами, но не отступиться от веры в Христа?
– Это все правильно, – сказал Константин, – если дело касается нравственного здоровья и чистоты народа… Ты ешь, ешь, не смотри на меня. Но когда дело касается его жизни… Понимаешь, когда умирает один-два или даже десять – это достойный пример остальным, чтоб видели вершины чистоты и нравственности, но… если некому будет подавать пример? Все-таки важнее, чтобы народ выжил!.. А сейчас в Палестине такая резня идет, что наше вторжение покажется приездом просто милых, хоть и чуточку бесцеремонных гостей!
– Разве мы пришли не с войной?
Константин сказал с нажимом на отдельные слова:
– С настоящей войной сюда идут монголы, что воздвигают пирамиды из черепов!.. По приказу их Чингисхана ему в ставку посылают мешки с отрезанными ушами. Султан аль-Камиль это видит и предпочитает заключить с нами мир и договориться о совместной обороне, потому что мы – две ветки от одной религии, оба чтим Христа, а монголы – свирепые язычники!.. Так что допивай вино, нам пора ехать.
Тангейзер торопливо выскочил из-за стола, и пока Константин расплачивался, громко жалея, что их гостья побывала только на одном ложе, он оседлал и вывел во двор обоих коней.
Уже в дороге, когда постоялый двор скрылся за поворотом виляющей между каменистыми холмами дороги, он спросил тревожно:
– Если придут те дикие монголы… выживут ли здесь?
Константин сдвинул плечами.
– Вообще-то могли бы, доступные женщины всем нужны… С другой стороны, монголы или черные туркмены, что появились на востоке границ исламского мира, всех стариков убивают на месте, а молодых уводят в рабство, оставляя за собой выжженные пустыни…
Тангейзер молчал долго, Константин видел, как молодой миннезингер хмурится, морщит лоб, что-то шепчет себе, пару раз торопливо перекрестился, что для него нехарактерно даже в среде истово верующих и преданных делу церкви крестоносцев.
В какой-то момент его лицо просветлело.
– Петр! – воскликнул он. – Петр, что за одну ночь трижды отрекся от самого Господа!
Константин посмотрел с любопытством.
– Да, было такое…
– И Господь его простил! – воскликнул Тангейзер. – Потому что иначе бы Петра убили на месте. И не было бы церкви, или была бы слабее… А так Господь чуть позже поставил Петра первым епископом и папой римским!
Константин сказал почти ласково:
– Я люблю тебя, Тангейзер… Ты настолько чист и неискушен… Признайся, тебя бы отступничество мучило?
Тангейзер сказал сердито:
– Я человек, а не политик, как вы с императором… Десять тысяч сюда, десять туда, из них три тысячи погибнут, одна сгинет от болезней – хорошо, допустимые потери, зато победили… а у меня перед глазами не цифры, а люди!
– Ты поэт, – ответил Константин. – За что тебя и любим. Поэт, как и Христос, страдает за всех… А цифры у тебя римские или уже сарацинские?
– Да идите вы все, – ответил Тангейзер сердито, – мой любезный друг.
И хотя понимал, что видавший жизнь рыцарь просто старается отвлечь, но шуточка задела, уже успел понять, что сарацинские неизмеримо удобнее, но сам все еще привычно пользовался римскими, оправдываясь, что он не торговец, ему подсчитывать прибыль и отчислять проценты не приходится, так что все равно, какие там эти закорючки, ничего не дающие поэту…
От Вифании дорога пошла по такой извилистой и жуткой дороге, что Тангейзер проворчал раздраженно:
– А если попробовать другой путь? Мне кажется, мы уже трижды заходим себе в хвост. Скоро я догоню себя и ударю в затылок!
Константин покачал головой.
– Другого нет.
– Но…
– Просто нет, – прервал Константин. – Это лощина Эль-Хот. Только в ней есть источник, что бьет вот уже тысячи лет. И все тысячи лет все народы, нынешние и давно сгинувшие, ходили только по этой тропе через пустыню Иудейскую.
Тангейзер сказал со вздохом:
– Господи, как люди только здесь и живут!
Константин сдвинул плечами.
– Что живут, это еще понять можно. Родились здесь, вот и живут. А вот то, что за эти земли столько пролито крови, сколько великих царств сражались за них… Правда, если верить Библии, тогда здесь цвело,
