И какой из них настоящий?
То ли потому, что всю ночь терзали кошмары, то ли просто не выспался из-за них, но он поднялся с трудом, оделся и сел за стол, с пугающей остротой понимая, что абсолютно ничего не хочется… Ехать с гостями на охоту не хочется – слишком сильное движение, пешком идти не хочется – устанет, а если снова брякнуться на ложе – придется валяться попусту или снова вставать, а ни того, ни другого не хочется…
От ландграфа узнал, что с того дня, как император Фридрих оставил Иерусалим и все остальные города, полученные по договору, на своих помощников и вассалов, там не прекращается грызня и постоянные военные столкновения баронов друг с другом.
Император, слишком занятый делами в Германии, Италии и других землях Священной Римской империи германской нации, мог только отправлять им письма, уговаривая не ссориться перед лицом исламского мира, не позорить веру Христа, иначе придут враги и захватят беззащитные города.
Зорко предвидя, что султан аль-Камиль, как и все люди на свете, не вечен, а новый султан может отказаться от договора, подписанного предшественником, император уговаривал папу снять отлучение от церкви, чтобы можно было послать в Иерусалим большое христианское войско на случай смены власти в исламском мире, однако папа закусил удила, ничего не хотел знать, и даже Тангейзер понимал, что Иерусалим и вообще Святая земля с Гробом Господнем находится в руках христианского Запада лишь потому, что султан соблюдает договор.
Во время обеда, когда все уже насытились и вяло занимались медовыми пирогами с орехами, Тангейзер украдкой взглянул на Елизавету и, сложив руки у груди, сказал благочестиво:
– Иисус сказал: «…Во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех…»
Ландграф довольно кивнул, а Шрайбер сказал громко:
– Хорошая память у Тангейзера… Пока искал место в Библии, где старцы подглядывают за купающейся Сусанной и рукоблудят, чего вот только не позапоминал!
– Нет, – поправил Битерольф, – это он хотел прочесть, как дочери Лота напоили отца и по очереди совокуплялись с ним, чтобы каждая понесла от него…
Любознательный Эккарт спросил:
– И как, получилось?
– А откуда же взялись поэты? – удивился Шрайбер. – Вечно пьяные, похотливые, не отличают хорошее от плохого…
Тангейзер сказал сердито:
– Что-то у вас не те примеры! Дочери Лота пошли на этот шаг ради дела, а не похоти, не знали? Боялись, что весь мир погиб, вот и решили заселить его заново.
– Повод хорош, – пробормотал Шрайбер, – как оправдание. А так, конечно, потешились вволю, мир спасая и снова спасая. Повезло Лоту с такими дочерьми.
– Ладно, – сказал Эккарт, – не завидуй! По крайней мере, пока с нами светлая Елизавета.
Ландграф поднялся с украшенного черным орлом трона, довольный, улыбающийся, каким должен быть радушный хозяин, вскинул руку с кубком в нем.
За столами сразу умолкли и повернули к нему головы, а грузный Битерольф со скрипом развернулся вместе с креслом.
– Друзья, – сказал ландграф с чувством. – Вы не представляете, какая это радость… принимать лучших миннезингеров в своем замке, стараться обеспечить им комфорт и видеть, что они довольны!.. Для хозяина это как будто глас Господа, что его молитвы услышаны.
Битерольф прогудел мощным басом:
– А мы как счастливы!..
Ландграф кивнул ему и продолжил с подъемом:
– И вот такая мысль… А что, если провести нам своеобразный турнир поэзии?.. Устроить поэтическое состязание миннезингеров?
Битерольф ответил за всех грохочущим голосом:
– Да мы хоть сейчас!
Ландграф с улыбкой покачал головой.
– Нет-нет, всем нужно подготовиться, собраться. Кроме того, это будет не совсем честно, если проведем только в своем узком кругу…
Шрайбер возразил запальчиво:
– Ничего себе узком!
– При вашем дворе, – почтительно напомнил и Эккарт, – собрались все лучшие миннезингеры Тюрингии!
Ландграф с улыбкой наклонил голову.
– Это чудесно. Но будет правильнее объявить о предстоящем состязании по всей Тюрингии. И назвать сразу приз… к примеру, пять тысяч марок серебром победителю!
Словно ветер пронесся по залу, колыхая головы внимательно слушающих гостей. Послышался шум голосов, скрип поясных ремней, когда разворачивались то к соседу справа, то слева, кто переспрашивая, не ослышался ли насчет исполинской суммы, кто бурно обсуждая будущий ход турнира.
Битерольф сказал осторожно:
– Ваша светлость… это неслыханные деньги!
Ландграф весело мотнул головой, начинающие седеть кудри блеснули в свете множества люстр.
– Земли богатеют, – сообщил он, – народ живет счастливо, налоги небольшие, все платят исправно. Потому мы можем позволить себе тратить деньги на развитие наук, поэзии, риторики и философии, как и надлежит в цивилизованном и развивающемся государстве.
– Гм, – сказал Битерольф озабоченно, – это ж сколько народу набежит…
– Миннезингеров, – поправил ландграф мягко.
Битерольф проворчал:
– Сейчас кто только не считает себя миннезингером! Взял в руки лютню – уже миннезингер…
Ландграф сказал успокаивающе:
– Такие не приедут. Одно дело в родной деревне изображать из себя поэта, другое – приехать к настоящим.
Шрайбер сказал горячо с места:
– А можно мне идею?
Ландграф кивнул.
– Прошу вас, дорогой друг.
Шрайбер сказал с жаром:
– Лучше не деньги, их все равно пропьют без толку, а красивый кубок с надписью «Победителю Вартбургского турнира»! Это останется на века, перейдет к внукам-правнукам…
Несколько человек закричали с мест:
– Кубок!
– Лучше кубок!
– Деньги если не пропить, то скрягой обзовут!
– Только кубок!
Ландграф вскинул руку, крики послушно утихли. Он улыбнулся широко и открыто.
– А почему или-или? Можно и деньги, и кубок.
Шрайбер вскрикнул:
– Ваша светлость!
Ландграф сказал успокаивающе:
– Моя казна выдержит это потрясение. Итак, пять тысяч марок серебром победителю и серебряный кубок с надписью «За победу в Вартбургском турнире».
– А также имя, – кивнул Эккарт, – имя победителя!
– Согласен, – сказал ландграф. – Мой ювелир изготовит кубок из серебра, украсит его драгоценными каменьями и вычеканит на нем имя победителя.
