нарисовать портрет хозяина планеты со всеми его привычками, страстями и желаниями.
– Ого!
– А вы посмотрите, мы ведь все похожи и живем по одним и тем же законам. Так же растем, захватываем пространство, тесним соседей, размножаемся… Или видите большую разницу между собой и совокупляющимся конем или кротом?.. Разве не разбрасываете свое семя так же, как этот вот клен?.. Разве не потеете, как эти деревья, сбрасывая избыток влаги через кожу и листья? Разница лишь, что деревья пьют прямо из земли, а вы из стакана.
Я огляделся, пожал плечами.
– Похоже, – сказал я осторожно, – понимаю, о чем вы… И как вы поступили с тем чертополохом?
Он помолчал, взгляд стал заинтересованным.
– А почему вы решили, что я не оставил его в покое?
– Растения дольше отрабатывали систему размножения, – ответил я. – Дольше, чем человек и все млекопитающие. Кто-то, подобно одуванчикам, надеется на ветер, забрасывающий семена на дальние расстояния, кто-то облекает семена в прочную скорлупу, а сверху намазывает сладким, чтобы животные, и мы в том числе, ели и разносили в кишечниках на большие расстояния, кто-то стреляет семенами, а репей прицепляет семена к одежде… или шерсти проходящих мимо животных. Для репья мы все животные, которых создал Господь, чтобы разносить его семена.
Он хмуро кивнул:
– Верно мыслите, юноша. Верно. К тому же у репья есть и запасной вариант: из растрескавшихся коробочек семена подхватывает ветер. Полагаю, что на клумбах следующей весной обнаружу. Так что вы правы, меры пришлось принять. Такие, чтобы он уже не смог угрожать цивилизованным растениям. Хотите, покажу?
– Да, конечно!
– Если еще не разучились ножками, ножками…
– Да вроде бы…
– А то туда не проехать на вашем лимузине, машину поцарапаете.
Я криво усмехнулся, даже танковый снаряд не поцарапает президентский автомобиль.
– Я еще не разучился ножками, ножками…
– Вам ходить надо, – сказал он благожелательно. – Что вы совсем желтый, как покойник… Какие лекарства употребляете?
– Для улучшения пищеварения я пью пиво, при отсутствии аппетита пью белое вино, при низком давлении – красное, при повышенном – коньяк, при ангине – водку.
Он в задумчивости покачал головой.
– А воду?
– Такой болезни у меня еще не было, – ответил я.
Он засмеялся:
– Все шутите? Впрочем, что еще остается… Только шутить над собой…
– Национальный спорт!
– Простите?
– Говорю, – пояснил я, – в России национальный спорт – придумывать, как еще больше себя обговнякать, облаять, какой еще анекдот придумать про тупых русских…
Мы обогнули особняк и прошли через небольшой сад, дальше бетонный забор, калитка выпустила нас на простор, где, однако, в четверти километра начинается густой элитный лес.
Над головами синий купол неба, устремленный ввысь, а мы под ним, как под скорлупой яйца, поставленного острием вверх, небо уходит в бездонность суживающимся конусом, но сейчас с востока надвинулись серые плотные тучи, отгородили свод плоским ровным потолком, низким, как у хрущобы, ходи и чувствуй, что небо плоское, нависающее, давящее.
Карелин отмахнулся:
– Дождя не будет.
– Метеосводка?
– У меня своя метеобудка, – ответил он и похлопал по бедру, словно искал кобуру. – На дождь кости ноют.
Вошли в лес, мощно запахло смолистым клеем, муравьиной кислотой. Из зелени вылетело пестрое, трепещущее, на ветку село уже птицей. Ветка раскачивалась вверх-вниз, птица то приседала, то приподнималась, но не сидела, как почему-то говорят, а стояла на сухих, как перезимовавшие стебли молочая, лапках. Плотные кожаные шторы то надвигались на выпуклые блестящие глаза, то поднимались, я увидел отчетливое сходство с ящерицами, от которых и произошли все птицы.
Я шевельнулся, птица присела, отталкиваясь от ветки, как прыгун в воду, ее унесло, я только слышал, как шелестят листья, задеваемые крыльями.
Карелин остановился на крохотной полянке, я увидел приглашающий жест.
– А вот и наш переселенец!
Могучий репей угрожающе растопырил листья, все в таких же длинных острых колючках, как и толстый мясистый стебель. Здесь, на просторе, он сразу сообразил, что бетонный забор не заставляет расти только
