– Да.
– Зачем?
Она улыбнулась:
– Некоторым очень нравится затаскивать в постель девушек, которым в постель не очень-то хочется.
– Зачем?
– Не знаю, – ответила она простодушно. – Их еще называют спортсменами. Хобби такое странное.
– Извращенцы, – сказал я.
– Еще какие, – согласилась она. – Как будто мало девчонок, что сами высматривают парней и снимают их везде, начиная с улицы!
– Наверное, – предположил я, – важно доминировать?
Она вздохнула:
– Ох уж этот ваш рефлекс…
– Я им не страдаю, – заверил я.
Она улыбнулась, а я, сдерживая щенячью радость, перестроился в левый ряд и гнал машину, превышая скорость, раздираясь между желанием врубить полную и промчаться так, чтобы Габриэлла ахнула, и боязнью быть остановленным гаишниками: ну не умею ни давать взятки, ни разговаривать так, чтобы поняли и отпустили, как обычно бывает у Люши.
Впрочем, это для мокрощелок вроде Лизы важно, чтобы парень был крут и мог промчаться по главной улице, нарушая все правила, а Габриэлла как раз из мира, где правила соблюдаются со всей серьезностью и строгостью.
Глава 6
В квартире я сразу же включил телевизор, ликуя, что у меня достаточно продвинутый: для приема передач высокой плотности, каналов до фига, сунул Габриэлле пультик, а сам бегом метнулся на кухню и быстро включил плиту, соковыжималку и кофемолку, все сразу.
– Габриэлла, – спросил я, – ветчина с яичницей пойдет? А то я, честно говоря, почти ничего не умею.
Она не ответила, я вышел, в комнате пусто, а за дверью туалета горит свет.
– Габриэлла, – повторил я, входя, – я поставил там сковородку разогреваться… Ветчина с яичницей, как? Повар из меня хреновый, я обычно только разогреваю…
Габриэлла сидела на унитазе, лицо чуть покраснело, под ней булькнуло, она сказала чуточку зажато:
– Я не капризная в еде. Вячеслав, я даже не знаю… хорошо это или плохо, что вы такой раскомплексованный.
– Раскомплексованный? – удивился я. – Ну, теперь же нет запретов, а я как и все… Да мне показалось, что вы здесь уже были…
Она усмехнулась, глядя мне в глаза:
– Да, но тогда я постеснялась сказать, что мне все-таки неловко…
Я отмахнулся:
– Да что за пустяки.
– Да понимаю, что пустяки. Просто я в такой семье выросла…
Никакой я не раскомплексованный, ответил я мысленно. Просто мы в теле животных, потому и комплексуем, потому и зажаты. Все это уйдет, когда будем из наночастиц. Вряд ли будем стесняться того, что у соседа антенна длиннее, а у меня… ах-ах, какой стыд, короче на целый нанометр, скорее принять нановиагру!
– Нормуль, – сказал я уверенно, как принято отвечать, потому что эти, которые отчаянно выпячивают свою неповторимую индивидуальность и живут «не как все», самые зажатые в общепринятые тиски человечики, а неповторимости у них не больше, чем у бордюрных камней на тротуарах Тверской. – Нормалек, все путем! Красивые у вас ушки. Как у эльфенка…
Она озабоченно потрогала ухо.
– Что, противные?
– Нет, красиво вычерченные… Остренькие такие кверху, а не повисшие лопухи, как у многих. Прикольные ушки!
Она с облегчением улыбнулась, но не ответила, тужилась, я деликатно помолчал, а когда булькнуло вновь, Габриэлла заметно расслабилась, я добавил:
– И просвечивают, я заметил. Тоже здорово… Так и покусал бы!
Она засмеялась, оторвала пару листков бумаги, красиво изогнулась, доставая ими до задницы.
На кухню вернулись вместе, я бросил на раскаленную сковородку пару сочных ломтей ветчины, добавил масла и разбил десяток яиц. Воздух начал пропитываться зовущим ароматом смачного жранья.
Потом кофемолка наполнила пластмассовый стаканчик, рассчитанный на шесть порций, обычно это норма на одну мою чашку, но сейчас я великодушно разделил пополам. Все равно всем кажется чересчур крепким.
