Я схватил ее в объятья, она покачала головой и мягко, но решительно высвободилась.
– Мне понравилось с тобой, – сказала она просто. – Ты очень чуткий и внимательный, но мне надо собираться. Папа и мама позволяют ночевать у ребят, но волнуются, если задерживаюсь.
– Хорошо, – сказал я послушно. – Бегу делать завтрак.
Она поцеловала меня в щеку.
– Спасибо, что понял.
Я натянул трусы и метнулся на кухню, сейчас мы серьезные, так что уместнее на мне, чем рядом с постелью. Габриэлла ушла в ванную, я слышал, как шумит вода, сам поспешно выкладывал из холодильника красную рыбу, тонкие ломтики сыра и хлеба, одновременно включал плиту и тостер.
Шум воды оборвался, на матовом стекле грациозный женский силуэт, вытираясь, наклоняется так, что не всякая гимнастка сумеет, потом Габриэлла выскользнула и сразу прошла к компу.
Я приготовил завтрак в рекордные сроки, требовательно постучал ложкой о дно железной кастрюльки. Габриэлла тут же появилась на пороге, умытенькая, чистенькая и послушная.
– Ой, как ты все моментально!
– Я ж молодец, – похвалился я. – Садись, а то остынет.
Она опустилась так же послушно и грациозно, я засмотрелся, как берет обеими руками горячий хрустящий хлебец и с азартом вгрызается острыми зубками.
– Ты чего? – спросила она.
– Не могу насмотреться, – признался я честно. – Но ты не смущайся, чавкай вволю.
– Я чавкаю?
– Совсем тихо, – заверил я. – Если хочешь, врублю музыку погромче. Сама не услышишь.
– Я и сейчас не слышу!
– Да, – поддакнул я, – сейчас из-за этих плееров с наушниками многие стали глуховатыми…
Она замахнулась, наконец врубившись, что дразню, я уклонился, в самом деле включил винампл, у меня хорошая подборка, и так расправились с завтраком и горячим кофе.
Когда я провожал ее до лифта, спросил с замиранием сердца:
– До вечера? Или до завтра?
Она сказала с извиняющейся улыбкой:
– Извини, ближайшую неделю никак не могу. А в следующую субботу я обещала быть на одном важном вечере.
– Ох, – вырвалось у меня, – ты меня убиваешь. Габриэлла… нет-нет, молчу. Ты уж не напивайся там слишком уж. А то, сама знаешь, пьяная женщина – что надувная.
– Правда?
– Ну, так говорят.
– Уф, а я думала, ты нас уже сравниваешь.
– Габриэлла!
Она тихо засмеялась, лукаво блестя глазами.
– А, вот ты как понял? Ну каждый понимает в меру своей… разнузданной фантазии. Вечер будет в Политехническом музее. А посвящен памяти поэта Николая Рубцова. Там не напиваются.
Двери лифтовой кабинки раздвинулись, но я придержал Габриэллу на лестничной площадке. Душа моя, что уже корчилась под обрушившейся бетонной плитой, взмыла и расправила крылышки. Я не смог сдержать радостную улыбку на ликующей роже.
– Правда? Вот здорово!
– Правда-правда, – заверила она.
– А там вход, – спросил я, – строго по фэйсам? Или где-то билеты продаются?
Лифт закрылся и, погудев, отправился еще выше. Габриэлла покачала головой.
– Вход свободен.
– Но тогда… что тебе мешает пригласить и меня?
Она помолчала, на лице смущение, я уже начал подозревать, что там будет с тем, у кого больше прав на нее, кто ведет себя с нею по-хозяйски. Она тоже, похоже, поняла ход моих мыслей, сказала вынужденно:
– Я не скажу, что там народ соберется какой-то… очень однородный, но там будут мои родители. А если увидят меня с тобой, начнут спрашивать…
Я напрягся, быстро пробежался по себе мыслью, но вроде бы подложные бюллетени в урну не бросал, мафиозные деньги не отмываю, взрыв на Черкизовском рынке тоже не моих рук дело, сказал настороженно:
– А что во мне такого криминального?
Она сказала смущенно:
