вытворять я, настоящий Я, еще не знаю сам. Может быть, не только стану пить, но и есть.
– Мало, знаю, – согласилась она охотно, – зато если перейти на сыроедение, то можно прожить еще лет на восемь-десять дольше! А то и больше.
– Сыроедение? Яблоки понимаю, но картошку?
– Едят, – засмеялась она еще чище. – Представляешь, едят!
Я промолчал, но в груди гранитной глыбой залегло тяжелое, угловатое и неподъемное. Что значит восемь-десять лет? Ну, проживут еще пусть даже двадцать. Пусть даже сто. Но потом умрут. И от них не останется даже праха. Не понимают… Не понимают, что умрут все равно!
– Ты пойдешь? – спросила она на всякий случай. – Это очень необычные люди!
Все же что-то отозвалось при ее милом щебете, я повторил:
– Необычные?
– Ну да, – ответила она, на щеках выступили ямочки, щеки ее стали еще больше похожи на спелые персики, а сама она вся выглядела как налитое сладким соком яблоко. – Все люди заняты своими мелкими делишками, а эти… так сказать… находят время и силы, чтобы выйти из обыденности.
– В каком смысле из обыденности?
– Даже из реальности, – подчеркнула она.
Я спросил торопливо:
– По каким дням?
– Раз в две недели. Сегодня как раз такой день, но уже опоздали. А вот еще через две…
Не слушая, я круто развернулся. С этой стороны от проезжей дороги отделяет река, с той – сквер, я бросился как лось через кусты с поднятой рукой:
– Такси!.. Черт!.. Эй, мужик, довези, срочное дело…
ГЛАВА 9
В огромном зале негде яблоку упасть. Мы с трудом пристроились в задних рядах, да и то потому, что пришли за полчаса: Марина из тех, кто приходит к поезду за час-полтора, словно и на вокзалах прекращают регистрацию билетов за сорок минут до отхода.
Когда на сцене появились за столом с красной скатертью с полдюжины человек, народ уже стоял в проходах, теснился у дверей, словно ожидали Анжелику Варум. Я смутно удивился: на такое мероприятие и столько народу, как-то считал, что приду один… ну забредут еще один-два, перепутавшие этот зал с концертным, но чтоб такое…
Председательствующий поднялся, вскинул обе руки. Легкий шум мгновенно умолк, здесь в самом деле народ далеко не тот, что посещает концерты блистательной Анжелики.
– Это академик Покровский, – прошептала Марина благоговейно.
– Который открыл плесень?
– Нет… что-то для продления жизни. Тихо!
Я умолк, академик произнес короткую речь, суть сводилась к тому, что все, что услышим, есть лишь личный опыт выступающих и ни в коем случае не руководство к действию. А его кафедра лишь шефствует над энтузиастами, ибо это ей близко, он со своими сотрудниками уважает и ценит таких людей- первопроходцев.
– Это для порядка, – прошептала мне Марина. – Так надо.
– Почему?
– Чтобы ответственность снять! А то начнут придираться: непроверенные методики, то да се, нельзя рекомендовать до одобрения советом академии, который собирается раз в десять лет… Да и то при наличии кворума…
На трибуну легко взбежал подтянутый стройный мужчина. Слегка заикаясь от волнения, он начал рассказывать о своих многочисленных болезнях, как их лечил сыроедением, лечебным голоданием, дыхательными упражнениями, а вот наконец болезни, которые не могли излечить врачи…
Я чувствовал, как нарастает шумок, лица стали нетерпеливыми. Наконец кто-то из зала крикнул:
– Сколько вам лет?
Выступающий на миг растерялся, переспросил:
– Что?
– Сколько вам лет? – повторил нетерпеливый.
В зале началось оживление, сразу несколько голосов закричали:
– Да-да, сколько?
– С какого года?
– Ваш возраст!
Человек на трибуне развел руками:
– Мне сорок четыре года.
На вид ему и было лет сорок, а по лицам Марины и других я понял, что народ слегка подразочарован. Выступающий, как почуял, скомкал перечисление остальных своих подвигов, открытий и достижений,
