Щажард сказал:
– Как скажете, Ваше Величество. Но без певцов вся наша жизнь станет серой.
Он высунулся в окно почти до пояса, крикнул. По мраморным ступеням сбежали с десяток воинов, остановились, задрав головы. Щажард указал им на песенников, сделал всем понятный знак пальцем по своему горлу, зыркнул на Тулея, а тот нехотя буркнул:
– Это ты слишком. Просто вытолкай в шею! И не пускай во дворец больше… У нас есть свои певцы. Прирученные.
В покоях Тулея Придон сразу увидел спины Щажарда, Барвника, даже Иргильда с неизменным Горасвильдом стоят перед троном, загораживая собой Тулея. На стук двери обернулись, Придон успел увидеть сожаление в глазах Барвника и злобное торжество на лице Иргильды.
Они расступились, давая возможность Тулею увидеть пленника. Тулей вскинул удивленно брови. Придон предстал перед ним целый, невредимый, даже руки не связаны. Дунай коротко поклонился.
– Ваше Величество, он дал слово, потому я не стал его в оковы.
– Дал слово? В чем?
– Что пойдет добровольно, – объяснил Дунай неуклюже.
– И ты поверил? – спросил Тулей.
Дунай отшатнулся, глаза выпучились.
– Ваше Величество… это ж артанин!
Тулей повернулся к Барвнику, пожал плечами.
– Видишь? Даже наш Дунай верит, если артане дают слово. Да, в этом понятии о репутации что-то есть, есть… не ухвачу только, что именно.
Барвник поклонился.
– Есть, Ваше Величество. Свод законов, которые внутри нас. Которые запрещают что-то делать изнутри.
– Изнутри делать? – спросил Тулей насмешливо.
– Изнутри запрещают, – пояснил Барвник терпеливо. – А те запреты обмануть труднее, Ваше Величество, чем даже… Вас. Изнутри за нами постоянно кто-то наблюдает! И его не обманешь, он знает, что стоит за нашими словами и клятвами.
Остальные слушали их разговор с недоумением, Придон вообще перестал слушать, что-то совсем уж непонятное. Хотя насчет голоса изнутри правы: кто-то же подсказывает ему слова песен? Кто-то же иногда настолько завладевает его душой, сердцем… Даже всем телом, ибо иногда он говорит и делает то, что не собирался.
Иргильда заговорила первой, резким неприятным голосом сказала:
– Ваше Величество, сегодня ночью в своих покоях убит Кохан-младший, князь из достойного рода Коханских. Известно, что у них с этим артанином была ссора. Больше ни с кем Кохан не ссорился. А стража сразу же обнаружила, что артанин ночью сумел выломать решетку на окне и выбрался!..
Тулей покачал головой, взгляд был мрачен. Придон стоял, сжав челюсти, взгляд поверх голов, в голове стучалась только одна мысль: только бы не дознались, куда ходил на самом деле, даже если это спасет его шкуру! Имя Итании должно оставаться незапятнанным.
– И что же ты скажешь? – спросил Тулей. – Артанин, мы не выносим приговора, не выслушав обвиняемого!
Придон по-прежнему смотрел поверх головы куявского властелина. Это его раздражает, понятно, даже оскорбляет, но правы: что-то изнутри, очень сильное и властное, заставляет делать и нечто нелепое, вредное, и сейчас он стоял надменно, расставив ноги и заложив руки за спину, смотрел вызывающе, что раздражает и оскорбляет не только Тулея, но всех в этой комнате.
– Ничего, – ответил Придон.
Тулей вскинул брови, Придон ощутил на себе его ощупывающий взор.
– Почему?
– А потому, – ответил Придон резко. – В Артании даже ребенок знает, что мужчина может сделать, а что нет.
Тулей всматривался некоторое время, хмыкнул, перевел взгляд на Барвника. Тот пожал плечами и отвернулся. Щажард смотрел себе под ноги. Иргильда сказала с торжеством:
– Ему сказать нечего!.. Он приперт к стене, даже не пробует защищаться. Ваше Величество, все ясно, пора выносить приговор. Убит один из кандидатов на руку Итании! Кому это выгодно? К тому же известно, что он ночью тайно покидал свою комнату, а утром сумел вернуться тем же путем.
Тулей кивнул, соглашаясь, перевел взгляд на Барвника. Тот пожал плечами.
– Вы хотите услышать мое мнение?
– Да, – подтвердил Тулей.
– Убил не он, – ответил старый маг.
Тулей хмыкнул.
– Но все улики падают на него, заметил?
– Ну и что?.. Он влюблен, Ваше Величество. Любовь завладела всем его существом. А любовь никогда не требует, она только дает. Любовь всегда страдает, никогда не выражает протеста, никогда не мстит за
