– И хлеба, – добавил я. – Ржаного, свежего.
Мужик уже не тянул, а зло цедил:
– А мы тут гордых не любим… Наш народ должон быть простым и богобоязненным!.. А гордыня – смертный грех. Гордых мы…
– Соли не забудьте, – сказал я, заканчивая заказ. – Если есть, то еще и перчика, аджики, тертого чеснока.
Хозяйка спокойно кивнула, принимая заказ, я отодвинулся, и в этот миг мужчина ударил.
ГЛАВА 19
Я легко отклонился, мой кулак в ответ достал его снизу в челюсть. Сухо хрястнуло. Его приподняло в воздух, изо рта блестящими градинами разлетелись во все стороны белые комочки, застучали по стенам, с мелким дробным стуком покатились по полу.
Он тяжело грохнулся навзничь. Из-за столов на меня бросилось сразу пятеро, еще не поняли, что с их вожаком случился не солнечный удар. Я прижался спиной к стойке, не зайдут со спины, мои кулаки встречали точно и сильно, тела отшвыривало, как надутые мячи, первый улетел под стол, другой грохнул на стол и развалил его широкой задницей, третьего пронесло по проходу, задевая сапоги гуляк, четвертый от мощного апперкота взлетел и повис, как убитая гадюка на потолочной балке.
Пятый, самый сообразительный, выхватил длинный нож и пошел размахивать крест-накрест, словно работал нунчакой. Я отшатывался, сам ловил момент, тот начал улыбаться торжествующе, тут же я метнул кулак, точно рассчитав движение, глухо хрустнуло, будто я проломил глиняный горшок.
Я повернулся к хозяйке:
– Если есть, то соли помельче. Морской, если здесь знают, что такое море.
Она раздвинула красивые губы в улыбке:
– У нас есть все! Даже чашки для левшей. А соль хоть аттическая, хоть пермская, хоть…
Я кивнул на распростертые тела:
– Если можно, то этим накрыть стол во-о-он в том углу. Подавать все, что смогут съесть и выпить. Плачу я.
Чтобы хозяйка не усомнилась, я запустил ладонь в сумку, а ладонь у меня теперь шире лопаты. Ее глаза округлились, как у большого молодого филина, но из зеленых стали странно лиловыми. Я высыпал золото на стойку, повернулся и, чувствуя между лопаток восторженные взгляды, вернулся к столу, где нетерпеливо ждали волк и ворон.
– Ну конечно, – прорычал волк саркастически, – как же иначе? Где корчма, там и драка…
А ворон, заступаясь, каркнул:
– А что? Да ты посмотри!
На всех жаровнях шкварчало и шипело мясо, но воздух стал удивительно чистым, прозрачным, я с удовольствием вдохнул всей грудью. Даже самые дальние столы различаются отчетливо, видны кровоподтеки на лицах самых дальних гуляк, их золотые пояса и рукояти ножей с блистающими драгоценными камешками. Даже потолочные балки проступили ясно и четко, видны зазубрины от мечей, когда замах на рупь, а удар на копу…
– Ничего себе, – пробормотал я ошеломленно, – неужто это от драки?.. Ни хрена себе дезодорантик…
Ионизированный воздух трещал от свежести. Грудь поспешно раздулась, спеша успеть захватить как можно больше озона, что выделяется после любой грозы, ибо от жаровен, сковород, мангалов уже текли плотные запахи жареного мяса, рыбы, от гостей снова пошли запахи пота и крови.
От двери раздался гул голосов. На пороге остановился на миг, всматриваясь в обитателей, высокий воин в печенежском малахае и в добротных рыцарских доспехах. Железо тускло блистало багровыми отблесками, такой же блеск был в раскосых глазах воина, что бросали быстрые осторожные взгляды из-под нависающей на глаза песцовой или соболиной шерсти.
– Сэр Эдвард!
– Эй, каган!..
Сгорбившись, воин поспешно пробрался к столику подальше в угол, куда и светильники не очень-то доставали, сел, пугливо сгорбившись, закрыл лицо руками. Его хлопали по спине, плечам, он вздрагивал не столько от мощных хлопков, сколько от испуга.
Я кивнул в его сторону:
– Что это с ним?
Мужик проследил за моим взглядом, отмахнулся с небрежностью:
– Сэр Эдвард. Каган земли полуночной, темной и неизведанной. Пьет здесь да кручинится.
– Почему?
– Потому что каган, – ответил он лаконично.
– Тяжела шапка Мономаха?
– Да никто не думал, что ему выпадут даже уши от каганатства. Вот и скитался как вольный бродяга по лесам, по долам. Кого зарежет, кого ограбит, тем и жил. Побывал в краях дальних, заморских, навидался разного. Говорят, шесть раз веру менял, десять раз королей, три раза – носки, четырежды – имя. А тут пришло известие, что все знатные семьи в его далекой империи полегли в междоусобицах, каганское семя истреблено на десять колен вглубь и в стороны, а он, оказывается, хоть и да-а-а-альний родственник основателю их царства, тьфу, каганства, но – единственный. Все уцелевшие ханы, устав от резни, договорились поставить его на каганство и отдать под его каганскую длань все свои вольности.
