– Расплескали чужое вино! – сказал Лех со смехом, но тут же его лицо помрачнело.
– Что случилось? – встревожился Рус.
– Тебя хоть ранили…
– Разве это раны? – отмахнулся Рус.
– Все-таки кровь. А у меня и того нет…
Из пыльного облака вынырнул на огромном белом жеребце Чех, массивный, как скала, но злой, как снежный демон. Лицо было страшное, и Рус тоже подумал тоскливо, что Лех прав, лучше получить удар топором по голове, тогда бы старший брат пожалел, позвал лекарей.
– Брат! – закричал он торопливо. – Ты опять спас нас! Как ты догадался, где мы будем?
На лице Чеха было сильнейшее отвращение, и Рус запоздало понял, что опять ляпнул глупость. Чех презирает догадки и предположения, называет их забавами волхвов, он всегда рассчитывал и пересчитывал, действовал наверняка, безошибочно, а с волхвами советуется из почтения к старшим и расчетливого вежества.
– Зря я это сделал! – рявкнул Чех так страшно, что конь под ним прянул ушами и чуть присел. От громового голоса взлетели разочарованные вороны с ближайших кустов: во время схватки приближались, присматривались, кого из братьев начнут клевать первым. – Прибили бы вас, меньше бы бед на наши головы! Вы как две чумы на все племя!..
Мимо проехала Моряна, окатив Руса ледяным взором. В руке богатырь-девицы был исполинский топор, по рукоять залитый кровью, с прилипшими к лезвию волосами. Поляница тяжело дышала, ее могучая грудь вздымалась как волны в бурю. Плечи и руки покраснели, словно она вывозилась в малине. Рус на богатырку косился опасливо и почтительно. Никто не знал ее полной силы, но у нее был такой огромный топор, что не всякий поднял бы и двумя руками, но все видели, как Моряна скачет, будто дочь грома, на диком коне, одной рукой взмахивает с легкостью топором, а другой – принимает летящие стрелы на щит размером с дверь сарая.
Безрукавку из волчьей шкуры она, как и почти все воины, носила на голое тело, только в отличие от мужчин скрепляла на груди тонким кожаным шнурком, оставляя полоску открытого живота до поясного ремня, широкого, с двумя швыряльными ножами. Гридни откровенно пялились на края молочно-белых холмов, втайне надеясь, что при очередном могучем вздохе шнурок лопнет. Когда Моряна вздыхала, шнурок натягивался и дрожал, как тетива, полы волчовки раздвигались до предела, и тогда умолкали разговоры, все пялились завороженно… но Моряна переводила дыхание, и снова воображение дразнили только самые-самые краешки белых курганов.
Люди Чеха быстро и умело добивали раненых. Уцелевшие повернули коней, но их догоняли, били в спину, пока последний не пал под копыта. Те два десятка коней, которых Чех вел отдельно, не изнурял работой, сейчас показали, что стоят своего корма.
Среди раненых с длинным окровавленным ножом неспешно ходил Бугай, огромный как гора, медлительный, чудовищно сильный. Он переворачивал чужаков, умело вспарывал бока, с треском выдирал окровавленную печень, еще трепыхающуюся в ладонях, жадно пожирал, шумно чавкая и подхватывая широким языком струйки крови.
Чех опять прав, подумал Рус тоскливо. Он ощутил себя слабым и маленьким. Опять навлек беду на все племя, а Чех в который раз спас, опять все предвидел, рассчитал, даже малый отряд заграждения, так необходимый на месте, все же снял и послал именно в то место, куда они завели погоню…
Он слышал, как Чех орал и выговаривал Леху. Тот повесил голову и даже не оправдывался. Рус тихонько вернулся к женщине. Она сидела в пыли на обочине дороги. Лицо ее было бледным даже под слоем грязи, губу закусила от боли. Рус требовательно протянул руку, она послушно встала, но охнула и упала на бок.
Он соскочил на землю, подхватил на руки. Ее тело было легким, странно горячим, ноздри уловили дразнящий запах, сердце сладко заныло в непонятной тревоге. Он отнес и посадил на коня, прыгнул в седло, и все время кончики пальцев подрагивали от сладостного прикосновения. Возможно, это в самом деле демон. Суккуб, так зовут демонов, которые соблазняют и спят с мужчинами. О такой женщине-демоне он и мечтал знойными летними ночами, когда воздух напоен ароматом трав, когда кузнечики верещат брачные песни, когда все паруется, призывает, поет, тешится, а он, сцепив зубы, лишь шепчет себе горячо, что вот когда завершится Исход, когда выберутся целыми, когда прибудут на незанятые земли…
Женщина что-то лопотала, показывала пальцем то на свое нежное тело, то на убитых преследователей. Рус переспросил:
– Одеться хочешь?
Она кивнула, снова указала на поверженных. Рус бережно снял ее с седла, ладони задрожали от желания сдавить ее так, чтобы из нее брызнуло горячим. Женщина коснулась ногами земли и тут же подбежала к убитому. Рус смотрел, как она раздевает чужака, нагнулась, из-под его волчовки вздернутые ягодицы оттопырились и слегка раздвинулись.
В чреслах пробудилась ярая мощь, кровь вскипела от лютого желания. Воины добивали раненых, снимали пояса, сумки, сапоги, а он ухватил ее огромными ладонями за пышные ягодицы. Она оглянулась, но не распрямилась, ее пальцы вцепились в ворот широкой рубахи убитого, и он овладел ею яростно, быстро, неистово, так что его закрутила дикая судорога восторга, он вскрикнул мощно, выдохнул так, что едва не поджег воздух горячим дыханием, с неохотой отпустил ее плоть. На ягодицах остались кровавые пятна, как от крови убитых, как и от его жестких, как черная бронза, пальцев.
Женщина отвернулась, мгновение стояла на дрожащих ногах, стараясь прийти в себя. Рус видел, как она пересилила себя, ее руки принялись стаскивать с убитого рубашку, с неохотой рассталась с волчовкой Руса. Подошел Бугай, весь красный, будто вынырнул из озера крови, оценивающе поглядел на ее наготу, подмигнул Русу. На его широкой, как лопата, ладони трепыхалась еще живая печень, и Рус жадно ухватил обеими руками, вгрызся. Нежная теплая плоть таяла во рту. Крепкие зубы быстро перемололи мякоть, он ощутил, как по телу прокатилась… нет, пронеслась, как табун диких коней, горячая волна силы и молодости.
А Бугай взмахнул топором, хрястнуло. На Руса брызнуло теплой кровью. Раненый дернулся и затих, топор развалил ему голову, как чурбан. Мозг заполнился кровью, Бугай запустил обе ладони в череп, несчастный еще дергал ногами в предсмертных судорогах, а когда Бугай разогнулся, в ладонях колыхался кровавый студень мозга. Густая кровь широко сбегала между пальцами, струйками лилась с локтей.
– Это был их вожак, – объяснил он довольно. – Храбрый! Будешь, племяш?
