Он погнал машину через мощенный плитами двор, шины весело шуршали по граниту. Из подъезда дворца навстречу слаженно двинулись парни Чеканова, охрана президента, но, когда я выбрался из машины, первым ко мне подскочил бойкий массмедик, длинноволосый, в темных очках, в стеклах которых отражалось солнце.
Он сунул мне под нос микрофон, на ручке крупная надпись, явно их канала, другой рукой зачем-то шуровал в кармане.
– Что вы скажете о новых указах президента?
– Каких? – поинтересовался я.
Он несколько смешался, что удивило, обычно этих ребят ничем не проймешь, наглость – первое качество профессии, впрочем, каждый тут же начинает делиться своими ценными мыслями, раздуваться на экран, а когда массмедик пытается закончить интервью, еще и вопит, что не все сказал.
– Последних… Где он пытается ударить по национальным святыням!
– Разве? – удивился я. – Как это?
Похоже, он уже начал терять интерес к человеку, который вроде бы и вхож в коридоры власти, но, может быть, даже не видел президента, а только вытирает пыль в его отсутствие.
– Ну, он решил сделать то, что не смогла Советская власть, – сказал он. – Разрушить святую православную церковь…
– Странно, – сказал я удивленно.
– А что вы скажете… – повторил он снова уже растерянно, ибо любой человечек, будь это порнопевица, депутат или премьер, охотно лезли под объектив, рассказывали подробности о делах, о которых даже не слышали, только бы почаще мелькать на экранах… – Скажите нам…
Я стал подниматься по ступенькам. Массмедик попытался пройти следом, чекановцы остановили. Он завопил радостно, что ущемляют прессу. Со всех сторон засверкали вспышки фотокамер. Я надменно сказал наблюдавшему за нами Володе:
– Объясни этим странным людям, что я застал еще те времена, когда мужчинам неприлично было дарить цветы, а женщинам – вино. Тогда никто не подавал руку и не общался с теми, кто в начале разговора не снимет темные очки, а руку не вытащит из кармана…
Массмедик задергался, то ли почти выигрывал в карманный бильярд, то ли наконец ухватил зловредную блоху. На лице отразилось страдание, а тут еще очки снимать, которые все же придают глупому лицу загадочное выражение, другая рука занята микрофоном, а я усмехнулся и прошел в услужливо распахнутую дверь.
Один из охранников на правах знакомого, видит меня уже вторую неделю, спросил недоверчиво:
– А что, были такие времена?
– Трудно поверить? – спросил я в свою очередь. – Увы, самому уже не верится.
Передо мной открывали двери, всякий раз задерживая ненадолго, словно просвечивали в поисках оружия, пропускали до следующей двери и снова останавливали. Я почти не замечал этой рутины, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а это все-таки монастырь чужой, мысли больше занимал странный парадокс, что, когда СССР бряцал оружием, весь советский народ, за редчайшим исключением, был за США. Если бы в самом деле война, наша армия сдалась бы американцам, только бы не воевать с теми, кто, по нашему мнению, стоял на страже свободы, справедливости.
Но вот сейчас, когда мы вроде бы уже не враги, все слои общества ощетинились на США за их продвижение к нашим границам. Именно теперь чуть ли не каждый готов бросить в их сторону гранату или хотя бы гнилое яблоко, хотя к этому никто не призывает!
Американцу, по чьей стране не прокатывались опустошительные волны скифов, киммерийцев, татар, шведов, немцев, французов, не понять ожесточения русских по поводу НАТО. Москву, к примеру, брали и сжигали дотла татары, поляки, французы… ах, так еще и американцы?
В кабинете Кречета собралась половина его рати. А у Краснохарева и Яузова видок таков, словно ночевали если не здесь, то под крыльцом.
Кречет встретил на середине кабинета, пожал руку, проводил к свободному стулу, выказывая уважение к отечественной науке.
– Пристают? – спросил он. – Я видел из окна… Похоже, вы его отбрили. Вид у парня ошарашенный.
– Да ладно, – отмахнулся я. – Видно же, что парень раньше писал о проститутках, скандалах, постельных утехах певичек, а тут послали говорить с нормальным человеком!.. Конечно, парень растерялся. В его мире нормальных нет.
– Подлая рать, – сказал Кречет с раздражением. – У меня нет особой симпатии к коммунистам или либералам, но когда вижу, что все газеты – все! – лизали зад президенту, предыдущему, конечно, и ни одна из этих пишущих тварей не рискнула вставить ему перо, хотя по стране ходили видеокассеты с записями его пьяных похождений на Западе, то ясно, что у нас за пресса.
За столом подняли головы, прислушивались. Возможно, у президента в этот момент как раз оформлялась некая инициатива, важно успеть понять ее раньше других.
– Господин президент, – сказал Коган очень серьезно, – зато теперь вы не можете пожаловаться на отсутствие интереса к вашей персоне. Значит, с вашим избранием демократия восторжествовала!
Кречет отмахнулся:
– Эта мразь просто чует, что я вот-вот упаду. И по своей подлой привычке лягать постаревшего льва спешат, спешат! Но я уж постараюсь, чтобы…
Его огромные кулаки угрожающе сжались. В кабинете наступило тягостное молчание. Коган сказал мечтательно:
– Зато потом… вот будут лизать, зализывать, зацеловывать… Кожу сотрут! Хотя нет, у нашей прессы
