Он обнял меня за плечи, повел обратно. Министры поднимали головы, деликатно роняли взгляды. Возможно, решили, что меня постигло великое горе: Хрюка поцарапала лапку, и президент меня утешает.
Я вздохнул и сел за стол, где светился экран компьютера. Будем искать способы дать достойный ответ Америке. Даже я буду искать, я – человек земного шара, всего человечества. Смешно говорить о нациях или партиях человеку, который прекрасно знает, что в будущем все народы сольются в единый, что когда-то не будет ни русских, ни американцев, ни арабов, а просто человечество…
В отличие от домохозяек и академиков, что ничего не видят дальше своего носа, вижу этот далекий мир, когда все нынешние противоречия покажутся смешными. Но по всей моей шкуре поднимается шерсть, я ощетиниваюсь, когда слышу, как НАТО придвигается к нам. Даже не потому, что я – русский, патриот и все такое. Это нечто от того, когда французские гринписовцы бросаются под русские бульдозеры, чтобы спасти от загрязнения озеро Байкал.
Да, это чувство неправедности происходящего. И осознания, что ты вправе в схватке с более сильным противником взять что-то в руки… или применить то, что тот, более сильный, громко называет запрещенным приемом. Когда сильный борется со слабым, то для слабого оправдано применение любых средств.
ГЛАВА 2
Через час, когда я перестал что-либо соображать, даже чашка крепкого кофе не помогла, сходил в столовую, в который раз подивился богатству и размаху, эти люди себе ни в чем не отказывают, взял пакет пирожных, да побольше, а когда вернулся в большой кабинет, возле стола Кречета пристроился на стульчике Кленовичичевский. Лицо его было красным, волосы всклокочены, он нервно всплескивал дряблыми от старости руками:
– При попытке к бегству?.. Но это же… Это же произвол!.. Это уже было. Даже не при прошлом режиме, а в позапрошлых… Я застал еще сталинские времена, когда вот так… Права человека…
Кречет метнул на меня косой взгляд, мол, что за жизнь у президента, когда подчиненные жрут сладкое в три горла, а ему отдуваться перед интеллигенцией, доказывая, что он не верблюд и не диктатор.
– Аполлон Вячеславович, – говорил он мягко, словно собирался нести яйца, – я вас очень люблю. Я восхищался вами еще мальчишкой, когда ловил бибисишку, там о вас здорово рассказывал Анатолий Максимович Гольдберг, хорошо помню его голос. Как вы страдали в лагерях, мужественно отстаивая права человека. Но пора подумать и о правах общества! У него тоже есть права… Черт, да нет у него никаких прав! У человека есть, а у общества – нет. А настал тот момент, когда права человека наступают на права общества. Скажите, у нас есть специалисты по правам общества?
Он опешил:
– Права общества? Что это?
– Вот видите, – проговорил Кречет. – Все века человек боролся за свои права: против князей, церкви, царей, президентов, генсеков… наконец одолел всех. А еще Достоевский говаривал: широк человек, широк! И добавлял: я бы – сузил. Простой человек получил право не только высказывать свое мнение, но вытребовал и все прочие свободы. Сексуальную, бисексуальную, порнуху. Вот только не видел пока на экранах, как человек, извините за выражение, гадит. Представляете, на весь экран огромная такая задница, как вот у Степана Викторовича, камера плавно наезжает на его расширяющийся анус, очко по-нашему, а оттуда начинает выползать… ну, всякое, что он ел вчера, только переработанное…
Коган, с интересом прислушиваясь, прервал с испугом:
– Не подсказывайте идеи!
– Что, боитесь, что Степан Викторович перейдет в киноактеры?
– И это есть, – признался Коган, – все-таки у актеров доходы выше. Да и увильнуть от налогов проще… А если не отпустите своей железной рукой, то другого найдут с такой же… гм… начнутся съемки!
– А вон Аполлон Вячеславович не верит.
– Поймут как указание президента!
– Плевали они на мои цеу, – отмахнулся Кречет.
– Ну тогда украдут идею. Идея-то ценная!
Кленовичичевский растерянно поглядывал то на Кречета, то на Когана, не понимая, когда от серьезного разговора перешли к шуточкам и перешли ли. А Краснохарев с другого конца стола бухнул веско:
– Я производственник, не мое это дело – права людей, общества. Но мне кажется, что с наступлением прав человека совсем забыты… я говорю о чести, достоинстве, верности слову – это понятия общества, а не человека.
Кленовичичевский сказал, уже защищаясь:
– Я разве за наступление на права общества? Я за разумный баланс…
– Вот и давайте его искать. А то о правах отдельного человека, даже самого отпетого негодяя, наркомана, садиста и убийцы, пекутся все, а о правах общества не слыхали даже специалисты!
Марина внесла поднос с бутербродами и с чашками кофе. Яузов с неудовольствием покосился на крохотные чашечки:
– Милая, я же просил среди этой мелюзги ставить и стакан.
Марина сказала с раскаянием:
– Ой, опять забыла!.. Что ж, вы никак не запомните, как меня зовут, а я все забываю про ваш половник… или ковшик?
Он буркнул:
– Тазик. А еще лучше принеси-ка кофейник сюда. Тебе меньше работы, да и нашему футурологу будет чем заняться.
