знать. Я, правда, никогда не слышал от тебя ничего, кроме имени Пречистой Девы да ругани с церковными словцами. Но сейчас хочу услышать настоящую молитву!
– Настоящая молитва ввергнет тебя в ад еще глубже, – ответил Томас. – Не страшит кара Господня?
– Нам всем гореть в аду, – отрезал Горвель. – Я там буду не один.
Томас видел, как в темноте на теле калики внезапно ослабела веревка. Натянута была так туго, что лопнула со страшным треском, хлопком, словно ударил пастушеский кнут. Все должны были развернуться, броситься с саблями – сердце Томаса облило кровью, – однако все пятеро, включая и подошедшего Стельму, напряженно всматривались в яростное лицо Томаса. Он понял, что остальные слышат из посторонних шумов только неумолчный рев близкого водопада да тяжелое дыхание Горвеля.
– Добавлю, – проревел голос Горвеля в стальной башне шлема, – что проживешь ровно столько, сколько продлится твоя молитва!.. Но только молись громко, чтобы мы разобрали каждое слово.
Калика за их спинами медленно вытащил руки с обрывками веревок, на землю капала темная кровь. Лицо калики было перекошено страданием, вместо глаз зияли темные провалы.
– Ну? – потребовал Горвель люто. Он чуть нажал на рукоять меча, острие пропороло кожу на горле. Томас ощутил, как побежала тоненькая горячая струйка. Странно, даже обрадовался, ощутил облегчение: не только калика теряет кровь!
Коршун сказал досадливо:
– Это ж рыцарь! Гордый. Станет молиться, как же!
– Почему не станет? – заверил Горвель. – Еще как станет! Только подозреваю, что он, хоть и клянется на каждом шагу именем Пречистой, ни одной молитвы не знает.
Павел нерешительно придвинулся ближе, не спуская глаз с темной полоски крови на горле рыцаря, предположил:
– Молиться для него сейчас все равно что молить о пощаде. Эти франки даже богу молятся лишь потому, что ихнего бога на самом деле нет – они его никогда не видели!
За их спинами калика наклонился, одеревенелыми пальцами развязал тугие узлы на ногах. Медленно поднялся, покачнулся на застывших ногах. Горвель и Коршун не отрывали глаз от горла бледного рыцаря. Горвель наконец отнял меч, крепче стиснул рукоять, голос в железной темнице прозвучал с диким бешенством:
– Ну, тогда убирайся в свой дурацкий рай, ничтожество!.. А я останусь на земле. Клянусь, выкраду Крижину, о которой ты мечтал даже перед штурмом башни Давида, буду всегда смеяться над тобой, когда ее…
– Не тешь себя, – прервал Томас гордо. – Она не захочет вытирать о тебя даже ноги.
Горвель поднял меч над головой, набрал в грудь воздуха, блестя лезвием, запечатлевая в памяти сладостный миг и тот последний удар, который разобьет голову врага, как гнилой орех, а мозги расплещет на десятки шагов…
Глава 8
Калика поспешно ринулся с раскинутыми руками, ухватил разбойников, сколько мог захватить, ударил друг о друга. Лишь Коршун и Стельма ускользнули: звериное чутье в последний миг заставило Коршуна отпрыгнуть, а Стельма все еще держался в сторонке. Послышались вопли, хрип придавленного телами Петра и Павла Горвеля. Калика поднялся с их тел, в тот же миг Коршун прыгнул сзади и всадил кинжал ему в спину, а Стельма покатился в кусты, там вскочил, ухватил обеими руками лук.
Могучий кулак хрястнул в лицо Коршуна, в ночи послышался хруст, словно в гнездо с яйцами упал тяжелый камень. Коршун без звука исчез, а калика ухватил Томаса за скованные руки, с усилием бросил на плечо. Из рук падающего Коршуна выскользнул кинжал, Томас непроизвольно подхватил на лету, в следующий миг он больно ударился животом о твердое, перед глазами замелькала, быстро ускользая, серая земля. Он понял, что лежит на плече раненого калики, а тот бежит в ночь. Рядом свистнуло, глухо и страшно чмокнуло, даже дважды, но он ничего не соображал, болтаясь на плече бегущего калики, как мешок с песком, звякая скованными руками и ногами.
Сзади раздался крик, полный ярости. Калика с треском вломился в темные кусты орешника, резко свернул, сбежал вниз по распадку, снова свернул. Ветви больно царапали лицо Томаса, сзади орали, визжали, слышался треск ветвей. Вскоре донесся и дробный стук копыт. Голос Горвеля слышался слева, а справа ответил Стельма – этот настигал на коне, чуял дорогу или лучше видел в темноте, ориентировался среди деревьев и зарослей кустарника.
Калика остановился. Томас сквозь тяжелые хрипы услышал крики преследователей: пронзительные, визжащие. Горвель орал, явно сняв железный шлем, обещал любые деньги и сокровища, только бы настигли и сразу убили беглецов. Стельма верещал в страхе, что надо было сразу, не выламываться по- благородному, ведь те уже сломали спины троим, а теперь еще и Коршун с разбитым черепом…
Томас сказал хрипло:
– Сэр калика, оставь меня.
Калика снова побежал, перепрыгивая через валежины, оскальзываясь на гладких камнях, покрытых ночной влагой, карабкался через завалы скал. Томас с его плеча услышал крик Стельмы, что вот-вот догонят, ибо рыцарь скован по рукам и ногам несокрушимым железом, а дурень слуга бежит, поливая землю кровью, ибо кроме раны в спине от кинжала Коршуна, там еще и две стрелы.
Томас в ужасе повернул голову: прямо перед его глазами в лунном свете сердито топорщились от ветерка светлые перья на стрелах – две стрелы в спине калики! Томас застонал от бессилия, ибо дыхание калики вырывалось с тяжелым клекотом. Гигант, велет, но даже гигант уже упал бы!
– Оставь, – прошептал Томас зло, – погибнем оба! Залечишь раны… вернешься и убьешь их!
Дыхание вырывалось из груди калики, как рев лесного пожара. Томаса подбрасывало при каждом судорожном вздохе, он проклинал свой вес, страстно желая стать маленьким и легким, как монахи-воины южного монастыря.
Калика вломился в новые заросли, перебежал залитое луной открытое пространство, свернул, снова
