башню… вторую, которая поменьше…
С его помощью Томаса облачили в полный рыцарский доспех. Олег торопливо вывел рыцаря из здания. Пол качался, как морские волны, впереди мелькали тени, головы высовывались и пропадали. Все двери были распахнуты, со двора слышалось ржание, испуганные вопли.
Олег свел Томаса с крыльца, обнимая за пояс. В темной ночи при красном свете факелов метались люди, таскали мешки, седельные сумки. Двое оседланных коней прыгали, испуганные факелами и криками, пытались вырвать поводья. Самые отважные рискнули подвести коней к крыльцу. Олег помог Томасу взобраться в седло, воткнул ему в руки поводья. Томас тут же начал клевать носом. Олег с ужасом чувствовал, как быстро тяжелеет собственное тело. Ноги стали как чугунные, во рту пересохло, язык царапал горло.
– Исполать, – пробормотал он, – провож-ж-ж-жать не надо…
Уже в седле он взял из руки Томаса поводья, послал коней шагом к пролому. Раскатившиеся глыбы убрали, но ворота оставались посредине двора. Кузнецы и плотники при свете факелов сдирали железные скобы и полосы, растаскивали тяжелые бревна. Завидев приближающихся странников, которые вышибли ворота, бросили ломы и разбежались.
Быстро теряя силы, Олег в страхе косился на Томаса. Тот качался, наконец лег на конскую гриву. В проломе стучали топоры и молоты. Олег подумал вяло, что сейчас они с отважным рыцарем не отобьются даже от воробьев.
Внезапно стук резко оборвался, тени мелькнули и пропали во тьме. Кони освобожденно вынеслись из- под каменного свода, бодро понеслись в ночь. Холодный воздух пронизал до костей, Олег съежился, чувствуя себя как с содранной кожей. Он покрепче вцепился немеющими пальцами в тяжелые, cловно намокшие бревна, поводья, из последних сил ударил пятками коня…
Дорога смутно блестела под мертвенным светом звезд, луны не было, земля выглядела пугающе темной, лишь чуть-чуть серебрились верхушки бугров, пеньки, валуны.
По обе стороны дороги замелькали исполинские деревья. Кони бежали, как по узкому ущелью, слабый свет звезд едва серебрил дорожку. Холод смерти все глубже забирался в застывшее тело Олега, что уже истратило все жизненные силы, сердце билось все медленнее и тише. Наконец деревья сдвинулись, ветви над головой переплелись, закрывая небо.
Кони остановились в полной темноте, темнее, чем деготь или смола.
Больше Олег ничего не помнил.
Глава 11
Ему чудилось в странном сне, что он лежит на берегу речки. Волны плещутся в двух шагах от головы, вскидывается рыба, хватая низко пролетающих комаров, а ему, глядя на толстую рыбу, отчаянно хочется есть. Не комара, а толстую глупую рыбу.
Он с огромным усилием поднял тяжелые веки. Лежит на берегу реки, волны плещутся в двух шагах. Свет странно рассеянный, тусклый, красноватый, а небо сплошь затянуто низкими тучами.
Олег пощупал себя, вяло удивился: полуголый, ребра торчат, как кости на обглоданном трупе, живот почти прилип к спине. Во рту распухший язык царапает небо, но едва Олег пошевелился, отчаянно захотелось есть. Не пить, хотя во рту пересохло, а именно есть. Хорошо бы – толстую жирную рыбу…
Рядом раздался стон. Томас лежал с закрытыми глазами, сильно исхудал, глаза ввалились, на щеках выступила двухнедельная щетина. Раздетый до пояса, худой, на широченной груди резко выступили кости, а ребра едва не прорывают туго натянутую кожу.
Он потряс Томаса за плечо. Собственная рука двигалась как неживая, Олег удивился ее худобе. Рыцарь тяжело вздохнул, глаза открылись. В них было непонимание, затем слабая улыбка раздвинула бескровные губы.
– Сэр калика… Я думал, мы расстались… Ведь тебе место уготовано в аду, а мне пришлось бы одному петь с арфой в руках… Но Пречистая помнит о мужской дружбе, поместила вместе… – Он с усилием повернул голову, с удивлением смотрел в нависающие прямо над головой странные красноватые тучи.
Олег сел, голова тупо болела, перед глазами двоилось. Вода журчит в двух шагах, большой ручей, а не река, но странное дело, Олег с великим трудом различал противоположный берег. Что-то случилось с его глазами, ибо нигде не видел таких красноватых сумерек – или рассвета? – а за свою долгую жизнь побывал в разных уголках белого света, созданного бессмертным Родом.
– Это рай или ад? – послышался недоумевающий голос. – Если рай, то у меня должна быть в руках арфа, я должен восседать на облаке и петь осанну Вседержителю… Или Господь знает, что мне на ухо наступили все медведи Британии, а от моего голоса вороны на лету падают? Да и на арфе никогда не играл… В кости играл, в буру играл, в двадцать одно и упыря, джокера, а на арфе… гм… Но ежели ад, где эти хвостатые, которых я видел после каждой попойки, если затягивалась дольше недели?
Над головой тихонько прогремело. В реке послышался шумный всплеск. Мороз пошел по коже Олега, он ощутил неясный страх. Пальцы сами нащупали на шее ожерелье оберегов, судорожно пошли перебирать по одному.
– Но ежели чистилище? – продолжал задумчивый голос рыцаря. – Чтобы ни тебе, ни мне?.. Тебе нельзя в наш рай, а мне, благочестивому христианину, нельзя в твой языческий, ибо воинам Христа заказаны ваши бесстыдные оргии… разве что в пьяном виде или по несдержании чувств, но тогда надо обязательно покаяться войсковому капеллану. Наши боги могли сговориться, и нас, дабы не разлучать, поместили в чистилище. Это среднее между адом и раем, по-вашему – ни рыба ни мясо и в раки не годится; ни бэ, ни мэ, ни кукареку; ни сюды Микита, ни туды Микита…
Послышались шаги. Олег насторожился, рядом приподнялся Томас, всматриваясь в красноватый полумрак, охнул от слабости, но удержал себя на тонких, как лучинки, руках. Олег изо всех сил всматривался в красноватый сумрак, перед глазами от напряжения плавали мутные пятна, в которых чудились и рогатые рожи, и клыкастые пасти. Томас похлопал ладонью по голой земле, отыскивая меч, ругнулся и опасливо прикусил язык – не знал, можно ли лаяться в чистилище, или же перебросят в ад. Не страшна кипящая смола – страшно расстаться с надежным другом.
Из сумрака вынырнула женщина. Только что там ничего не было, затем в пяти-шести шагах словно возникла из воздуха – тоненькая, гибкая, с пузатым кувшином в руках. Олег уловил сводящий с ума аромат, но смотрел не на кувшин, на женщину – обнаженную до пояса, с красивой высокой грудью, в длинной юбочке. Впрочем, оба тоже были обнажены до пояса.
