– Война! – ответил Томас гордо.
– Но паломник избавился от троих без всякого риска!
Томас с неприязнью окинул Олега взглядом с головы до ног:
– В нем нет рыцарского задора. Нет упоения схваткой!
– Чего нет, того нет, – согласился Олег.
Они собрали оружие, очистили, погрузили на коней, которых стало на четыре больше. Томас спешился, собрался рыть могилы. Олег удержал:
– А ты знаешь, кого закопать, кого сжечь, кого оставить так? В этом сумасшедшем краю перемешались все веры и религии.
Томас в затруднении чесал мокрый лоб. Чачар подвела коня, предложила ласково:
– Садись. Их найдут раньше, чем растащат стервятники.
– Кто найдет?
– Родственники, – ответил за Чачар калика с тяжелым сарказмом в голосе.
Честный Томас хотел было спросить удивленно, какие у наемников могут быть родственники в этих краях, но увидел лица калики и Чачар, молча обругал себя и вернулся к коню.
Калика хмурился все чаще, рассматривая следы конских копыт. Пальцы его время от времени трогали деревянные бусы на длинном шнурке. Степь перешла в холмистую равнину, а открытое пространство с низкой травой сменилось густыми тенистыми рощами, зарослями колючего кустарника, глубокими оврагами. Дважды пересекали вброд широкие ручьи, распугивали живность: стадо кабанов, зайцев, видели кулана.
Олег часто поворачивал, делал петли, слезал и щупал землю.
Томас не выдержал, спросил раздраженно:
– Случилось что? Горвель уходит! Сейчас бы в самый раз догнать, пока думает, что нас остановил его заслон.
Олег отряхнул ладони, озабоченно покачал головой:
– Мы не единственные охотники!
– Как это?
– Кто-то тайком идет еще.
– За Горвелем? Тогда они знают, что он спер фамильные драгоценности!
– За Горвелем или… за нами.
Томас ахнул, его глаза расширились.
– Но кто?
– Будь мы на Руси, я бы сказал. А здесь слишком многолюдно. Искателей приключений набежало со всех стран света.
Молча проехали еще с версту. Олег насторожился, как заметил Томас, в его руках появился лук, а колчан со стрелами он перевесил с седельного крюка себе за спину, чтобы оперенные концы высовывались над плечом. Томас, глядя на сумрачного калику, обнажил огромный меч, положил поперек седла и так поехал, готовый к любым неожиданностям. Чачар пугливо держалась за их спинами, женским чутьем ощущая нависшую опасность, ее маленькая ладошка храбро лежала на рукояти большого кинжала.
Олег остановил коня, сказал мертвым голосом:
– Они ждали в засаде. Нас.
Томас повертел головой, не поняв, о чем идет речь. Чачар вдруг пустила коня вперед, но вскоре, завизжав, резко свернула в сторону. Томас ухватил меч в правую руку, левой дернул поводья и с боевым воплем помчался, топча кусты и траву.
В двух десятках шагов впереди увидел большое черное пятно недавнего костра. Трава вокруг пожелтела, ее вытоптали безжалостно. По ту сторону костра в несвежих лужах крови лежали три изуродованных тела. Руки и ноги были туго прикручены к вбитым в землю кольям. Вместо глаз зияли окровавленные ямы, в них сердито жужжали мухи, дрались, совокуплялись, спешно откладывали яйца. Лишь у одного глаза уцелели, но казались неестественно крупными: Томас отшатнулся в ужасе – веки умело срезаны, тонкие струйки крови уже засохли на нетронутых щеках.
Он оглянулся на калику, тот кивнул с угрюмым видом, подтверждая страшную догадку. Веки срезали, чтобы жертва не закрыла глаза, чтобы истязаемый видел адские муки своих товарищей. Кожа на их лицах была содрана, выпукло на сыром красном мясе выступали зеленоватые жилы, тугие желваки, а сквозь раны в щеке белели зубы. У всех троих были вырезаны срамные уды, одному их заткнули в рот. У двоих распороли животы, натолкали камней и комьев земли. Сизые внутренности лежали на траве.
Внезапно Томасу почудился стон. Он дернулся, подпрыгнул, в страхе оглянулся на Олега. Тот кивнул снова:
– Крайний жив… Ему выкололи глаза, выбили зубы, пробили уши, перерезали сухожилия на руках и ногах, но жизнь оставили.
– Как он может еще жить? – прошептал Томас в суеверном ужасе. – Как может это… такое жить?
– Человек очень вынослив, на беду. Или на счастье.
Томас, еще не веря, спрятал меч в ножны, выхватил с пояса мизерикордию. Отворачивая лицо от жалости и отвращения, вонзил лезвие в пустую глазницу, распугав мух, тело дернулось, издало страшный хрип, в раскрытом рту затрепетал залитый кровью обрезок языка.
