власть над нашей плотью. Я убоялся, что не смогу… что не устою… Увы, я всего лишь человек…
Томас молчал, не зная, что сказать, прелат смотрел на них настолько глубоко запавшими глазами, что иногда глазницы выглядели пустыми.
Олег после долгой паузы обронил:
– Ну, как понимаю, вы не простой человек. Простые сидят дома и пьют пиво. Или пьют пиво в компании таких же простаков. А вы – человек церкви.
Прелат покосился на Томаса, тот сама почтительность перед святостью человека Ватикана, вздохнул и сказал Олегу кротко:
– Служителями церкви не рождаются. Все приходят разными путями.
Томас спросил почтительно:
– Но у вас-то путь был прямой и короткий?
Прелат помялся, снова вздохнул.
– Не совсем, сын мой. Я бы сказал точнее, совсем не так. Однако Господь наш сказал, что одна раскаявшаяся блудница ему дороже, чем сто девственниц… на сии великие слова уповаю, в них мое спасение! Я, сын мой, в молодости вел несколько недостойную и не совсем честивую жизнь…
Он замялся, подыскивая слова, Олег буркнул с иронией:
– Ага… недостойную и не совсем честивую жизнь… гм… я бы сказал, очень мягко сказано.
Томас вертел головой, начиная сам договаривать недоговоренное, но от этого становилось так страшно, что готов был сунуть голову под одеяло и крепко-крепко зажмуриться. Прелат бросил на него быстрый взгляд, вскинул брови и посмотрел вопросительно на Олега. Тот кивнул успокаивающе, дескать, этот свой, хороший и простой рыцарь, дуб дубом, как все военные, все равно ничего не поймет. А что поймет, все равно завтра забудет.
– Да, – ответил прелат с глубоким вздохом, – ты сказал верно… странник. Я щажу себя даже теперь. Конечно же, я вел очень распутную и недостойную жизнь.
Томас слушал с удивлением, на лицо прелата набежала тень, лицо исказилось мукой, Томас смотрел с непониманием, как худые щеки залила густая краска стыда, затем кровь так же резко отхлынула, побледневший посланник Ватикана смотрел в пространство со страхом и мольбой.
– Да ладно, – сказал Олег, – все так жили. Чего себя винить?
– Не все, – возразил прелат. – Но даже если сейчас большинство живет еще так, то почему мы должны жить, как все? Ведь уже тогда были… как сейчас помню… и никогда не забуду: по раскаленной от зноя улице он несет на спине огромный крест, легионеры идут по бокам равнодушные, толпа кричит, свистит, смеется, а он идет, спотыкается, его шатает… Я вышел из дому, веселый и хмельной, посмотреть на шум, и тут он прислонился плечом к углу моего дома отдохнуть минутку… Легионеры остановились, дают перевести дух, а я закричал: «Иди, иди!.. Нечего здесь тут!», и он пошел…
Прелат скрипнул зубами и опустил голову. Из глаз покатились ручьем слезы. Томас застыл, не веря своим ушам, он старался вспомнить имя этого человека, но в голове поднялся ураган, сметающий целые города мыслей.
– И он пошел, – повторил прелат тихо, – но сперва сказал мне со всей кротостью: «И ты пойдешь, не зная покоя отныне. И дождешься меня здесь, чтобы снова посмотреть мне в глаза». И я в тот же вечер, протрезвев, понял все, что натворил, оставил дом и ушел, куда глаза глядят…
– Ну, – сказал Олег с сочувствием, – по пьяни чего не брякнешь. Хотя, конечно, ты был несколько…
– Тот день у меня всегда перед глазами, – прошептал прелат. – Я всегда помню, как я кричал на него, помню, с каким мягким укором он посмотрел на меня. С тех пор я делаю все, чтобы искупить вину… и чтобы все-таки взглянуть в Его глаза. И вымолить прощение.
Олег отмахнулся.
– Дык он же всепрощающий! Конечно, простит. Давно простил.
Томас прошептал пересохшими губами:
– Да, Христос всех прощает…
– К тому же, – добавил Олег, – со зла чего не скажешь? Вообще можешь пожелать, чтобы весь мир провалился… А назавтра уже и не вспомнишь, что кто-то на ногу наступил. Думаешь, он тебя вспомнит? Да таких гавкальщиков тысячи на каждом шагу.
Прелат ответил тихо:
– Но не простил себя я. И потому до последнего дыхания буду трудиться в Его имя. Но главное, что я вскоре сумел отыскать тех, чьи имена никогда не назову даже в Ватикане… настолько они святы, эти люди рассказали про учение Христа… С той поры я в меру моих слабых сил… Но ты, Разрушитель Старого Мира, почему ты не среди отцов церкви?
Олег изумился так, что рыжие брови поднялись на середину лба.
– Я? Ты шутишь?
Он покосился на Томаса, рыцарь застыл с отвисшей нижней челюстью, и вообще вид таков, словно его не то молнией в темечко, не то бревном в затылок. Олег, закоренелый язычник, да чтоб не просто христианин, а среди отцов церкви, святых людей?
– А что? – спросил прелат горячо. – Если даже я, недостойный, и то занял высокое место и тружусь на благо нового мира, то ты, который знает намного больше, умеет неизмеримо больше… почему ты не с нами?
– Потому, – буркнул Олег.
– Ты считаешь нас врагами?
