– Да, конечно, лучше нападать исподтишка…
– Лучше, – согласился он.
– Но это нечестно, – возразила она.
– А пятеро на двоих – это честно? – спросил он. – Оставь эти детские считалочки.
Она спросила задиристо:
– А зачем последнего убил? Он уже просто удирал!
– А чтоб не удрал, – ответил он. – Удирать нехорошо.
Он приставил ладонь к глазам козырьком, защищая от яркого солнца, долго всматривался в даль. Лицо стало задумчивым.
Она нервно покосилась на разбросанные трупы, один прямо у кончика сапога волхва полураскрыл страшную зубастую пасть, вот-вот вцепится, а этот рыжий уже то ли парит мыслью ввысь, то ли унесся ею вдаль, никакой боевой ярости в зеленых глазках, только что-то вроде вселенской печали, даже жалко почему-то, так бы и прибила, чтоб не мучился… или прижала бы его голову к груди и почесала за ушами.
Не выдержала, спросила грубо:
– Что уставился?
– Дальше места знаешь? – поинтересовался он.
– Дальше, – сказала она, очень гордая познаниями, – идут племена дубарей, рыбунов, болотичей… А еще горбунов, еще их звали людьми ночи. Уж и не помню, как сейчас кличутся, все время именуют себя иначе… это все голая степь, а дальше страна вся из зеленых долин и пологих холмов… Что скажешь?
Она все косилась на труп с угрожающе раскрытой пастью, хотя бы волхв отодвинулся, а то смотреть спокойно не может, ну вот такая она чуткая и чувствительная, только мужчина может вот так, убив человека или зверя, задумчиво смотреть вдаль и выглядеть почти поэтично.
Лицо его оставалось задумчивым. Она ждала похвалы, так много знать даже не по-женски, она не только красивая, но и вот какая умная, однако он проговорил в затруднении:
– Куда идут?
– Кто? – переспросила она.
– Племена, – объяснил он. – Ты сказала, они идут… В поход? Или простое переселение?
Она уставилась в его неподвижное лицо, чувствуя гнев, досаду и жалость.
– Ты что, не понял?
– Нет.
– Так говорится, – выкрикнула она. – Никуда они не идут, а стоят… ну, не стоят, а проживают на той местности. Не на местности, а на земле, почве! Каждый на своей. Так говорится!
– А почему так говорится? – спросил он, потом, подумав, отмахнулся. – Ладно, все равно не поймешь, ты же красивая. Но серьезный колдун, с которым стоит считаться, ты права, может быть только дальше, намного дальше этих жалких племен и народностей…
Все еще сердитая, она спросила невольно:
– Почему?
– Магическая вода, – напомнил он. – Где ей собраться здесь? А вот в горах…
– Тот первый, – напомнила она, – жил в долине, если ты ничего не напутал в рассказе.
Волхв отмахнулся.
– Привез в кувшинах. Потому так и берег.
– А Перевертень?
– Единственное ущелье на тысячи верст вокруг, – сказал он. – Каменное ложе, много пещер. Еще удивительно, что только в одном месте скопилась такая вода. Нет, нам придется совершить далекое путешествие…
Ей было безумно приятно услышать это сладостное «нам», но женская привычка противоречить мужчине тут же заставила сказать язвительно:
– Нам? Никуда я не поеду!
Он в свою очередь повел себя как настоящий мужчина, лишенный всяких чувств и понятия об истинной подоплеке женских слов: пожал плечами.
– Ну ладно, – сказал он с легким, совсем легким, как летящая по ветру паутинка, сожалением, – как хочешь.
Она сказала с тревогой:
– Ты что задумал?
Он зевнул, посмотрел на небо:
– Эх, поспать бы… но кто спит в такое утро? Да и время терять – потом век не расплатишься. Ладно, отдыхай, я пошел. Было приятно попутешествовать вместе.
Она остановившимися глазами смотрела, как он поднялся и пошел к коням, прямой и статный, с налитыми силой плечами и толстыми руками.
– Ты с ума сошел?.. – завопила она. – Я же пошутила!
У него не хватило соображения остановиться и подождать, а еще умный, а когда она поравнялась с ним, запыхавшаяся и злая, проронил мирно:
– Я же не понимаю шуток.
– Знаю, – отрезала она. – Но мог бы хоть притвориться!
Он пробормотал в недоумении:
– Зачем?
– Чтоб сделать приятное женщине, – почти крикнула она. – Люди всю жизнь притворяются, будто не знаешь! Если бы не притворялись, все бы друг друга поубивали! Но жить надо вместе, вот и притворяются… А ты?
Он не ответил, нагнулся и рассматривал зверя, что уполз с перебитым хребтом дальше всех и околел почти возле коней. Те сейчас храпели, нервно перебирали ногами и смотрели на людей с надеждой.
Плотный хитин покрыт множеством царапин, некоторые и глубокие, и уже почти заросли, оставив сверху длинную цепь бугорков, словно плохая хозяйка небрежно сшила два куска мешковины, так что зверь немолод, опытен, бывал в серьезных переделках. Если умеет, как жук, прорываться сквозь землю, то блестящий панцирь станет всего лишь матовым, шероховатым. В самом крайнем случае, если прорывается и через острые камни, слегка поцарапает, но эти зарубины говорят, что бывал в драках посерьезнее.
Барвинок со страхом понимала, что хотя плечи совсем узкие, но это для движения под землей, пробивая норы, а так зверь чудовищно силен, такое чувствовалось в каждом движении, а сейчас он и мертвый выглядит пугающе.
– Прости, – сказала она с раскаянием, – это я виновата!
Волхв отмахнулся.
– Пустяки. Нормально.
– Я сглупила, – сказала она.
Он поморщился.
– Стоит ли говорить очевидное? Я же говорю, все нормально.
Она спросила настороженно:
– Что нормально? Что сглупила?
– Ну да, – ответил он мирно. – А как же иначе?
– Нормально, что сглупила?
– Я же сказал.
Она зыркнула исподлобья.
– Почему?
Он сдвинул плечами.
– Ну… ты же красивая. Вот у тебя глаза… ага… и губы. И вообще… есть на что посмотреть.
Она невольно подала плечи вперед, стараясь спрятать грудь или хотя бы сделать это место незаметным. Подружки, у которых грудь росла быстрее, а у некоторых сразу наметилась не грудь, а вымя, мечта мужчин, дразнили ее с детства, а тут еще этот…
– Дурак ты, – сказала она сердито. – Ничего не понимаешь.
