оглядывалась на Олега, волхв морщится, кривится, она со страхом видела, как в нем борется его рассудительная мудрость и правильность, что вообще-то гнусное занудство, и чисто мужское желание не ударить лицом в грязь перед женщиной, а они сейчас, по глупой мужской логике, унижены и опозорены, так как убегают.
– Да что же это за мир, – процедил он в сердцах, – когда же они отстанут!
– Олег, – вскричала она, – не вздумай!
– Да я и сам не хочу, – рыкнул он, – так заставляют же!
Он остановился, уже взвинченный и злой, она видела, как вздулись тугие желваки, напряглись мышцы, а странная стойка хоть и не похожа на боевую, но явно же не для дружеских объятий.
Они набежали радостной толпой, готовые свалить и затоптать, и волхв словно замерцал на месте, неуловимо быстро сдвигаясь, выбрасывая вперед и в стороны кулаки, делая захваты и броски через голову. Для бросков он даже не приседал, почти не приседал, и несчастные взлетали высоко в воздух, еще не понимая, что с ними случилось.
Через минуту всю землю вокруг усеяли упавшие, сбитые с ног, оглушенные, но слишком тупые, чтобы понять такое. Они продолжали подниматься и набрасываться однообразно и тупо, уже с разбитыми в кровь лицами. Один вообще выплюнул пригоршню зубов, но в который раз поднимался и, нагнув голову, как бык, бросался в бой. Барвинок видела, как гнев Олега переходит в ярость, и наконец вместо того, чтобы пропустить его мимо, просто жестко и зло ударил кулаком в опущенную голову.
Несчастный рухнул, словно ему отрубили ноги. Остальные ринулись с тупым однообразным ревом. Олег, стиснув челюсти, стоял на месте, прямой, как столб. И остался, когда эти неуклюжие люди разлетелись в стороны, как мешки с сеном, и там остались, неподвижные, как срубленные деревья.
Он брезгливо отряхнул ладони.
– Какая мерзость… И сколько ни убивай, всегда находится замена…
Она вскрикнула:
– Ты их убил?
Он отмахнулся.
– Кто-то выживет. Пойдем! Что за жизнь, задерживают и мешают уже не только женщины.
Она взглянула сердито, но после такой жестокой драки всю трясет, и не нашлась с ядовитым ответом, а их у нее целый мешок на все случаи жизни, что этот гад о себе возомнил, изрекает глупости так уверенно, будто так и есть, и хотя так и есть, но ничего подобного!
Луна выскользнула из-за черных, как уголь, облаков, призрачный свет упал на могильные камни и ровные холмики. Кое-где камни высятся огромные, с обтесанной стороной, где видны знаки, но в полутьме она их разобрать не могла.
– Только не говори, – взмолилась она дрожащим голосом, – что надо идти через кладбище!
Он оглянулся, поморщился, но в глазах она с изумлением уловила сочувствие.
– Хорошо, – сказал он, – обойдем. Не настолько уж и дальше…
– Нет, – возразила она, – пойдем напрямик!
– Хорошо, – сказал он послушно, – как скажешь.
Из темного неба страшно блеснуло ослепительно-белым огнем. Барвинок охнула и закрыла лицо ладонями, но и под опущенными веками отпечатался исполинский светящийся корень из сплошного огня, ветвистый и чудовищно уродливый.
Донесся нетерпеливый голос Олега, она проморгалась и побежала к нему, почти ничего не видя. Еще пару раз страшно сверкнула молния, уже дальше, но затем одна ударила в землю совсем близко, там образовалась дымящаяся дыра с оплавленными краями, темно-вишневыми, бугристыми, словно нарыв.
Олег шел наискось, глядя прямо перед собой, Барвинок зажала всю волю в кулак и пошла за ним следом, глядя только в спину и стараясь ничего не пугаться, ничего не замечать, ни на что не реагировать.
В самом конце кладбища у забора двое могильщиков при свете факела копали яму. Один выбрался наверх, лохматый и страшный, будто пролежавший пару недель мертвец, второй из ямы посмотрел, как тот тупо шарит в мешке, словно ищет мышь в пещере, крикнул раздраженно:
– Если снова все выпьешь сам – убью и закопаю здесь же!
– Не надоело? – проговорил первый.
– На этот раз закопаю поглубже!
Он говорил громко, кося глазом на Барвинок, но она храбро вскинула носик и постаралась держаться ближе к волхву, с ним ничего не страшно, даже если это не шуточки такие грубые, а правда.
Когда кладбище осталось за спиной, а впереди только залитая лунным светом равнина, она перевела дыхание, хотя все еще трясет, спросила как можно небрежнее:
– А что, надо идти обязательно ночью? Кто он хоть такой, этот Черный Маг?
– Хозяин большой части земли, – ответил Олег коротко.
– Староста?
– Хозяин, – повторил он. – Не знаешь разницы?
– Знаю, – ответила она, – но как можно стать…
Он бросил на ходу нетерпеливо:
– Начал с магии и ею упрочил свое положение, но теперь у него армия головорезов, что держат в страхе все окрестные деревни. Налоги поднял втрое, к тому же начал забирать понравившихся ему девушек к себе во дворец. Раньше еще возвращались через два-три дня, измученные, порой битые, но теперь, по слухам, их вообще держат со скотом вместе…
– Мерзавец! – вырвалось у нее.
Он коротко и зло сверкнул во тьме белыми, как кипень, зубами.
– Согласен. А началось, как видишь, с магии.
Она возразила:
– Началось с того, что он вообще нехороший человек! И без всякой магии вел бы себя так же…
Он покачал головой.
– Не дал бог свинье рог, иначе бы всех перебодала. А этому дал. Магию. Без нее он бы так и работал всю жизнь плотником. А плотник столько бед не натворит, даже если бы и сильно захотел. Потому и говорю, что нужно искоренить саму магию. Всю. Целиком! И чтоб даже мечтать о ней больше не могли.
Она стиснула зубы, чтобы не наорать, но так ничего не добьется, уже поняла, некоторое время почти бежала за ним, едва поспевая, наконец выговорила с трудом:
– Ты сумасшедший! Ты идешь против самой сути человека!
Он подумал, двигаясь все так же неслышно и быстро, глаза мрачно блеснули.
– Ага.
Она завопила в бешенстве от такой дурости и непонимания:
– Ты не понимаешь? Это невозможно!.. Ты обречен! Тебя даже не убьют, сам убьешься о те стены, которые пробуешь ломать! Страсть к магии в человеке неистребима!
Он проворчал:
– Суть человека… А какая она? Если ребенка не воспитывать, а отнести в лес, каким вырастет?
– Погибнет, – возразила она.
Она видела, как он поморщился, будто хлебнул вместо молока простокваши.
– Ты можешь, – сказал он раздраженно, – не возражать на все просто потому, что возражать обожаешь? А если бы не погиб? Каким бы вырос?.. Точно – не человеком!
– А кем?
Он отмахнулся.
– Не знаю. Человеком делают родители. И такие же дети на улице.
– То ребенок, – возразила она и подумала, что в самом деле возражает просто автоматически, ну как можно не возразить, когда слышишь этот самодовольный занудный голос, полный грубой мужской уверенности. – А то – взрослые!..
– Воспитывать нужно всех, – обронил он задумчиво.
– Так не бывает, – сказала она.
– А жаль, – медленно сказал он, – надо бы что-то такое придумать… чтобы и взрослого… всю жизнь…
